— Мне просто интересно.
Левицкая не сразу отвечает. И в этой паузе — всё, что мне нужно. Я вижу, как в ней начинает работать машина логики. Сначала смущение, потом раздражение — за саму себя, за то, что почувствовала что-то, что не должна. А потом — этот еле уловимый проблеск...
Проблеск жара.
— Запросто, — говорит наконец. Слишком резко. Слишком буднично. Это фальшь, и я это слышу. — Но не с типами, у которых эго размером с самолёт.
Бинго.
Она обиделась. Не на меня — на себя. Её покрасневшие уши, выпрямленная спина, этот ледяной ответ — всё это защитная реакция.
Она почувствовала подтекст. И внутри уже пошёл отклик.
Тело выдало то, что ум ещё не признал.
Я откидываюсь назад, чтобы не прижечь момент.
Ловлю опять ее аромат. Пахнет от неё, как от грёбаного искушения.
— Всегда такая ледяная? — бросаю в сторону, будто мимоходом.
Она скользит взглядом — коротко, точно, по касательной. Но остро.
— Не перепутай холодность с тем, что ты неинтересен, — отвечает.
Голос — вкрадчивый яд. Без эмоций, зато с прицельной подачей.
Я усмехаюсь. Приятно.
— Ты считаешь меня неинтересным? Или просто боишься, что будет интересно?
— Ты, кажется, путаешь самолёт со спальней.
— А ты, кажется, давно не расслаблялась.
— Ты говоришь это всем в бизнес-классе?
— Нет. Только тем, кого хочу.
Она замирает. Полсекунды. Может, меньше. Но я вижу.
Как ресницы чуть дрогнули, как губы едва заметно приоткрылись. Словно кислорода не хватило.
— Я — не твоя легкая добыча.
— С недавнего времени меня не интересует легкая добыча. Скучно.
Откидываюсь назад. Не добиваю. Не сейчас.
Левицкая стремительно встаёт — молча, без взгляда на меня. Идёт в сторону туалета. Плавно, собранно. Я краем глаза следил, конечно. Зачем? Не знаю.
Возвращается — и, как назло, в этот момент реальность вдруг даёт по тормозам.
Какой-то мальчишка, из тех, что обычно шныряют по салону с вечным разрешением родителей «только на пять минут», резко поворачивается в проходе. В руке — пластиковый стакан с ярким апельсиновым соком. И я почти в замедленном кадре вижу, как жидкость выплескивается дугой — прямо на Маринину спину. Удар. Цветное пятно растекается по ткани худи.
Она не орёт. Не дёргается. Только ровно выдыхает — так, что сразу понятно: держит себя из последних сил.
— Всё нормально, — говорит.
Ни одной эмоции в голосе. Но плечи — как камень. Кулаки — белые от напряжения. Притихла, пробует салфетками дотянуться до лопаток. Не дотягивается. Садится. Молчит. Я молчу с ней. Жду. Смотрю, как она кусает губу, будто решается.
И вот — движение.
Она стягивает худи. Быстро. Просто — вверх, через голову. И в этот момент мир проваливается в тихую, плотную паузу.
Чёрный, обтягивающий топ. Тонкая ткань, никаких рюшей, только матовая строгость и кожа под ней. Всё остальное — я вижу слишком хорошо.
Мышечная спина. Талия тонкая, будто нарочно для того, чтобы подхватить её за бёдра и утянуть к себе. И бёдра. Такие, которые сложно забыть, если хоть раз положил на них руки.
Я ловлю себя на том, что смотрю слишком долго. И слишком точно. Подмечаю, как топ ложится на грудь — упруго, почти вызывающе. Чёрт подери. Высокая, упругая, манящая тройка.
На предплечье лёгкий, незаметный шрам. Личный. Из прошлого. Такой, про который не спрашивают. Но почему-то мне хочется узнать.
Пульс скачет. И вот этого я не ожидал. Ни от неё. Ни от себя.
Я сжимаю подлокотник, как будто он может удержать меня в реальности. Глубокий вдох. Напрасно. Тело будто обвили колючей проволокой.
Она не смотрит в мою сторону. Словно не замечает, как каждое её движение вонзается в меня с хирургической точностью. Хотя ей неловко сидеть без своей брони. В уголках рта — напряжение. В шее — дрожь. Щёки — в слабом румянце, который она пытается спрятать под холодным взглядом в окно.
— Всё нормально? — спрашиваю. Спокойно. Буднично. Как будто у меня сейчас в голове не картинки из разрядки для взрослых.
— Великолепно, — отрезает. Голос чёткий. Сухой. Отстранённый.
Пауза.
Она берёт худи, складывает, теребит край, пытается снова оттереть пятно салфетками. Не смотрит. Дышит часто. И в этой её собранности, в этой чёртовой привычке не давать слабину — есть что-то, от чего у меня сносит крышу.
— Надеюсь, у тебя в чемодане есть ещё пара таких топов, — вылетаю, хотя хотел промолчать.
Она поднимает глаза. Медленно.
— Надеюсь, ты взял с собой холодный душ, — отвечает холодно.
Снова она. Колкая. Сильная. Но под этим — дрожит тонкая нить. И я слышу, как она звенит между нами.
Почему она всё это прячет?
Свою фигуру, от которой сейчас — даже в полумраке салона — у меня гудит каждая мышца. Всё при ней. Без перебора, без пошлого намёка. Просто женское тело в лучшем его варианте: живое, сильное, податливое. Но каждый день она ходит в этих безразмерных балохонах — как броня на два размера больше.