Но в какой-то момент Марк повернулся. Медленно. Без суеты. И его взгляд — острый, чистый, серый — зацепил меня.
Молча. Без улыбки. Просто — увидел.
Его взгляд — тяжёлый, изучающий. Не просто оценивает — раздевает.
Вокруг — оживлённый светский вечер, голоса сливались в единый гул, звучали смех и лёгкие разговоры. Но для меня всё превратилось в мутный фон, словно я оказалась в прозрачном пузыре, отделённая от мира. Этот пузырь сжимался с каждой секундой под тяжестью его взгляда. Мне стало жарко — щеки пылали, но я боялась даже дотронуться до лица — чтобы не выдать своё волнение.
Руки непроизвольно сжались в кулаки на коленях. В горле пересохло, и дыхание стало мелким и прерывистым, будто я пыталась удержать себя на поверхности, не дать накрыть волной смущения.
В его глазах не было насмешки или холодной оценки, но была глубокая, как море, сосредоточенность. Он будто разглядывал меня, как картину, сложную и неоднозначную, ища ответы на вопросы, которые я сама ещё не понимала.
Вдруг, из-за плеча, словно из ниоткуда, появился Артур Ларионов, с которым мы встретились на переговорах. В одной руке — маленькая роза, хрупкая и нежная, будто специально сорванная из сада в этот вечер. В другой — бокал шампанского, капли которого игриво блестели в приглушённом свете веранды. Его взгляд, устремлённый на меня, был острым и одновременно мягким, как у охотника, выбравшего цель.
— Для самой очаровательной гостьи этого вечера, — произнёс он с лёгкой улыбкой, словно произнося заклинание. — Позвольте добавить немного аромата и лёгкости в этот вечер.
Я вынуждена была улыбнуться в ответ и протянуть руку, принимая цветок. Но внутри поднималась волна раздражения: эта напористость казалась слишком навязчивой.
— Спасибо, — сказала я, стараясь сохранить ровный тон.
Артур сделал шаг ближе.
—Вы выглядите потрясающе, Марина, — проговорил он тихо, не отводя взгляда. — Это платье… Вы словно создана для таких вечеров. Редко встретишь женщину, которая умеет быть одновременно сдержанной и столь притягательной.
Я старалась не смотреть прямо в его глаза, но они словно пронизывали меня насквозь, заставляя чувствовать себя одновременно важной и уязвимой.
— Вы слишком любезны. — ответила я, сдерживая лёгкое раздражение, которое всё сильнее брало верх.
Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала, как его дыхание смешивается с ароматом вечера, с лёгким запахом розы.
В этот момент к нам подошёл Марк — с той самой лёгкой, почти невозмутимой улыбкой, за которой пряталась не только ирония, но и почти ощущаемое напряжение.
— Ларионов, с розой ты явно перестарался. Левицкой больше подходит роль ледяной королевы, чем нежной розы.
Взгляд Марка — как ледяной нож — режет насквозь. Это была не просто шутка. Это была провокация, бросок прямо в мою сторону.
— Очаровательно. Как всегда, твои комплименты звучат как диагноз.
— Марина, ты сегодня великолепна, и если кто-то это не видит — значит слеп. — говорит Артур.
— Слеп, — усмехнулся Марк, — это ты, раз пытаешься играть в рыцаря.
Улыбка Артура стала чуть острее, голос — тверже:
— В чем твоя проблема?
— Ларионов, — начал Марк с ледяной усмешкой, — это уже пятая роза за вечер, которую ты пытаешься кому-то подсунуть. Не стоит морочить голову — Левицкая к таким жестам равнодушна.
Артур нахмурился, но не отступил:
— Просто стараюсь быть внимательным. Не каждый день видишь такую женщину.
— Внимательность — это когда не пытаешься купить улыбку цветами, — парировал Марк, — а у тебя получаются дешёвые трюки для наивных.
Артур же повернулся ко мне и, наклонившись чуть ближе, тихо сказал:
— Было бы здорово продолжить этот вечер в Москве. С удовольствием встретился бы с тобой там, Марина.
Я молча кивнула.
Марк посмотрел вслед уходящему Артуру с такой же холодной непроницаемостью, с какой обычно оценивают оппонента, потерпевшего поражение. Его взгляд — острый и тяжелый, будто камень, который вот-вот упадёт и раздавит. Потом он повернулся ко мне.
— Тебе правда нужны эти пустые знаки внимания?
Я встретила его взгляд, не дрогнув, и холодно улыбнулась:
— А тебе не кажется, что тебе не стоит тратить время на то, что тебе не нравится?
Он приблизился чуть ближе, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое — смесь раздражения и чего-то более глубокого, почти болезненного: