— Я хочу, чтобы ты кончила, здесь, — его голос почти шёпот, едва слышный, но обжигающий.
Я ощущаю его прикосновения внутри себя, всё тело пульсирует, каждая мышца натянута, как струна. Марк смотрит на меня не отводя взгляда, изучает каждое движение, каждый стон, который я пытаюсь удержать в себе.
Он вжимает меня ближе к себе и я чувствую, как его член упирается в меня, твёрдый, опасный. Невольно двигаюсь, бедра сами ищут этот нажим, эти пальцы, это напряжение.
Затем его губы нашли мои — требовательно, грубо, будто всё, что между нами тлело, наконец прорвалось наружу.
Я не помню, в какой именно момент перестала думать. Мысли, как ненужные страницы, вылетали из головы одна за другой. Осталась только кожа — обострённая, будто без защиты, и его прикосновения, такие уверенные, тёплые, нахальные… Я растворялась в них, как в горячей воде — сначала вздрагивая, а потом не в силах вынырнуть обратно.
Он знал, куда прикасаться. Будто изучал меня в темноте с закрытыми глазами. С каждым движением — всё глубже, всё ближе к центру, к тому месту, где я давно прятала голод, стыдливо и молча. А теперь он доставал его наружу, обнажал с такой нежной жестокостью, что я теряла опору.
Я обвила его шею, прижимаясь лбом к его щеке, не в силах сказать ни слова. Только дыхание — рваное, влажное, шальное. Пальцы сжались у него на рубашке, а в животе — нарастающая волна, теплая, сладкая, поднимающаяся всё выше, выше, выше.
И когда она накрыла меня, я громко вскрикнула. Это было как вспышка — яркая, острая, горячая. Как будто всё моё тело стало огненной линией пульса. Каждая клеточка вибрировала. Колени дрожали. Я пряталась в его плечо, чтобы никто — даже стены — не услышал, как я кончаю у него на коленях.
Он держал меня крепко, как будто знал — я сейчас исчезну, растаю. И в этом исчезновении — не было страха. Были только я и он.
Глава 11. Марк
В баре стояла плотная, чуть маслянистая тишина, в которой растворялись гул голосов, звон льда в бокалах и еле уловимая музыка — что-то джазовое. Мы сидели в углу, за массивным дубовым столом. Кожаные кресла и диваны скрипели под весом тел, воздух пах дорогим табаком, дубом и виски.
Я — по центру кожаного дивана, со стаканом виски. Напротив — Вершинин, развалился, будто он тут прописан. Рядом — Демковский, сосредоточенно жрёт брускетту, запивая пивом, и явно подбирает слова.
— Я тебе говорю, Марк, если эти мудаки ещё раз тормознут груз, я сам туда поеду. И не с пустыми руками, — бухнул он стакан на стол, с грохотом.
— Возьми Демковского с собой, — усмехаюсь. — У него морда как раз под блатной разговор, может, разрулит без пиздюлей.
— Пошёл ты, — ухмыльнулся Демковский. — У меня, между прочим, сегодня с китайцами был звонок. Они нас поджимают по срокам. Хотят раньше партию машин. Говорят, если не потянем, уйдут.
— Хуй им, а не раньше, — рыкнул Вершинин. — Мы тут что, на побегушках?
— Мы тут, блядь, бизнес делаем, — фыркнул я. — Пусть ждут. Или платят двойную ставку за срочность.
Мужики одобрительно загудели. Кто-то хлопнул меня по плечу.
— Вот, блядь, Марк умеет по делу. Без соплей.
И тут, как будто специально, Демковский вытягивается в кресле, смотрит на меня в упор:
— Слушай… А ты сам-то не забыл про свою личную ставочку?
Я понимаю, к чему он ведёт, но делаю вид, что не улавливаю.
— Что ещё за ставочка?
— Да не мели, — хохочет Вершинин. — Левицкая. Ты уже пересёк финишную?
— Или на прогреве? — поддакивает Демковский. — Только приз не сгорит, если слишком долго тянуть?
Вот он, момент. Тот самый. Когда можно встать, бросить ключи от тачки и уйти. Или остаться и сыграть по правилам, которых сам же не признаёшь.
— Всё идёт, — бурчу, — по расписанию.
— Не уклоняйся, Марк, — ухмыляется Вершинин.
Я поднимаю на него взгляд.
— Думаешь, я не довожу начатое до конца?
— Думаю, ты давно не играл, где ставки по-настоящему щекочут яйца, — усмехается Демковский.
— Да всё под контролем, — отмахиваюсь. — Не суетитесь.
— Главное, не влюбись, — говорит Вершинин, подливая виски. — Это хуевый побочный эффект, брат.
Я усмехаюсь.
— Не по адресу. Это не мой жанр.
— Ладно, — хлопает по столу Демковский. — За Марка. За охоту. Чтобы трофей не съел охотника.
Мы чокаемся. Стекло звенит. На секунду в баре становится тесно. Не физически — в голове. Потому что ни хрена там не под контролем. Потому что как только она появляется в поле зрения, я забываю, что это всё должно быть игрой. Я уже запутался, почему так реагирую, из-за спора или потому что я так хочу. Всё, что связано с Левицкой, не выветривается — въелось, как запах хорошей кожи в салоне машины.