Сижу, держу бокал с остатками виски, а на языке — не вкус алкоголя. Вкус её кожи. Сладкий. Настоящий.
В голове накатывает куча воспоминаний. Её губы на озере — мягкие, податливые, с запоздалым доверием. Я чувствовал, как всё внутри неё дрожит — и не от холода. Чёрт, да она вся была как струна. Натянута до предела.
Когда она упала у себя в кабинете — вся бледная, холодная, на грани — я, наверное, впервые по-настоящему испугался за неё. Нарушал всё, что можно, мчался, пока сердце било в висках. В приёмной стоял, сжимая кулаки, пока врач спрашивал имя и данные.
А потом был её дом. Маленькая квартира, как коробка, но уютная. Фотографии на стене. И среди них — она. Другая.
На одном снимке — с какой-то девушкой. Тоже шатенка. Очень похожа. Обе в белых футболках, с мороженым в руках. Марина улыбается так, что хочется замереть — настоящая, без колючек, без щита. Светлая. Там нет ни одной черты той женщины, которая сейчас смотрит на меня снизу вверх с острым прищуром, с вечной готовностью укусить.
И я стоял тогда у её двери и думал — когда она сломалась? Где это произошло? Почему теперь всё, что она делает — это строит стены?
Следующая вспышка – она на моих коленях. Я чувствовал, как у неё дрожали бёдра, как прикусывала губу, когда ей становилось слишком хорошо. А я только сильнее хотел — глубже, дольше, ближе.
И сейчас сижу, будто ничего не происходит. А внутри — жара.
— Бля, — выдыхает Демковский, глядя на меня уже с ухмылкой. — А ты не перегрелся там? Чёт ты не похож на себя. Меньше шутишь, больше молчишь.
Я не отвечаю. Просто допиваю виски. Внутри клокочет раздражение. Потому что я и сам уже не понимаю —Левицкая меня бесит или заводит. Или всё сразу.
И чем больше я в это ввязался, тем глубже, блядь, утоп.
Пульс утих, но зуд внутри остался. Противный, тянущий. Хочется увидеть её — хотя бы на экране. Услышать, как она выдыхает в трубку. Напомнить себе, что всё это было не галлюцинацией. Что она действительно сидела на мне. Что её пальцы дрожали, когда она цеплялась за мои плечи.
Я лениво откинулся на спинку кресла, скользнул взглядом по экрану телефона, где пустовал диалог с Левицкой, набираю короткое сообщение.
Марк: Что делаешь, Левицкая?
Ответ пришёл не сразу. Почти десять минут. Я уже успел разлить себе виски, сделать пару глотков, отвлечься на разговор с Вершининым о каких-то поставках из Чили, и снова вернуться мыслями к ней.
Марина: Собираюсь на благотворительный вечер.
Марк: Ты, случайно, не в чёрном? Хочу знать, во сколько у меня начнётся приступ самоконтроля.
Есть только телефон и эти грёбаные три точки. Она заставляет меня ждать, как пацана, который не может решить, звонить или нет.
Пиздец, как она меня бесит. И сводит с ума.
Марина: Чёрное — это классика. У тебя аллергия на классику, Марк?
Марк: На классику нет. А вот на тебя — да. Прямая зависимость: чем меньше ткани — тем хуже держусь.
Марина: Тогда не смотри. Твоя выдержка — не мой отдел.
Марк: Я тебя видел, Левицкая. Вся дрожащая, мокрая, податливая. Думаешь, я это забуду?
Марина: У тебя, кажется, странная форма амнезии. Я помню, что это была ошибка.
Марк: Ты называешь это ошибкой. А мой член — самый прямолинейный судья — до сих пор встаёт при мысли, как ты извивалась на мне.
Марина: Ты сегодня особенно поэтичен.
Да, поэтичен. Если бы она знала, сколько раз я засыпал с её именем в голове. И просыпался — со стояком, будто мне снова семнадцать. Потому что в моей голове снова и снова одно и то же: её дыхание, её губы, как она выгибается под мной.
Марк: Предупреждение. Если ты думаешь, что я забуду, как ты стонала, прикусывая губу, — то зря. На вкус ты сладкая, и я к этому чертовски быстро привыкаю.
Слишком много правды в этих словах. Я бы выкинул телефон, если бы не знал, что через минуту снова в него уставлюсь. Жду. Опять три точки. Сука, она умеет держать на крючке. У неё талант.
Марина: Ты слишком самоуверен, Марк. Мне неинтересны мужчины, которые думают, что могут получить всё.
Ха. Да ну? Неинтересны? Тогда какого хера ты всё ещё отвечаешь мне?
Марк: Ты путаешь. Я не думаю. Я беру. И ты уже знаешь, как это бывает со мной.
Пауза. У меня ладонь сжимается в кулак. Если она сейчас опять напишет что-то про “ошибки” или “работу” — я сорвусь к чёрту. Она умеет сводить с ума даже через экран. Но она молчала. Никаких сообщений. Что ж. Отправляюсь на благотворительный вечер.
Баритон саксофона лениво скользил по залу, смешиваясь с приглушённым гулом голосов, звоном бокалов и мерцающим светом люстр. Я, Вершинин и Демковский шли через строй изысканно одетых гостей, перекидываясь короткими фразами с теми, кто имел значение. Мероприятие было роскошным: стекло, золото, ледяные ведёрки с шампанским, платья в пол, лакированные туфли.