Оля — за моей спиной. Я вижу в зеркале, как у неё дрожат губы.
— Ты… Ты всегда была такой, — шепчет она. — Просто ты забыла.
Я не узнаю голос в ответ:
— Я боялась. Всё это время я боялась быть живой.
Лицо было мокрым от слёз, руки дрожали, сердце билось в груди, как будто кто-то долгое время держал его в кулаке — и только сейчас разжал пальцы.
Я встала, медленно, будто боялась, что резкое движение может разрушить хрупкое равновесие внутри. Подошла к зеркалу.
Смотрела в отражение не как раньше — не чтобы поправить пучок, не чтобы спрятаться за нейтральной маской. Нет. Сейчас я просто… смотрела.
На себя. Такой, какая я есть.
С волосами, мягко ниспадающими на плечи. С глазами, распухшими от слёз, но живыми.
Я впервые за долгое время не пряталась за вещами.
Они больше не были моей броней — мешковатыми, бесформенными, серыми. Сегодня мы с Олей прошвырнулись по магазинам так, как будто жизнь только начиналась. Она таскала меня за руку от витрины к витрине, напевала что-то глупое себе под нос, и — чёрт возьми — я даже смеялась.
— Вот это бери, — сказала она, держа в руках чёрное платье с глубоким вырезом и открытой спиной.
— Ты серьёзно? — подняла я бровь.
— Абсолютно. Хватит прятаться, Левицкая. У тебя спина как у балерины. Пусть весь мир узнает.
И я взяла. А ещё — пару облегающих костюмов, шелковую блузу бордового цвета, мягкие юбки, обтягивающие джинсы. И бельё… чёрное кружевное. И бежевое. И одно совсем наглое, красное.
Когда мы вернулись домой, я улеглась на диван и смотрела в потолок, как будто пересматривала весь день снова.
Позже я позвонила маме. Просто потому, что хотелось услышать её голос.
Гудки. Один. Второй. И вот — голос мамы.
— Алло?
— Привет, — говорю. — У меня… был странный день. Хороший. Но странный.
— Что-то случилось?
— Ничего. Просто я поняла, что… Я живу, будто за кого-то. За Анну. И это больно. Каждый день я чувствую, что не имею права на счастье. Потому что она не дожила. А я — да.
Молчание. Тяжёлое. Но без осуждения.
— Мы все потеряли её, Марина. Но ты… ты не виновата. Просто ты всегда это на себя брала, и нам было удобно позволять.
Я зажмуриваюсь, как от пощёчины. Это правда. Она знает, и я знаю.
— Я больше не хочу. Я не могу быть только виной. Я хочу быть… собой. Без угрызения совести.
— И ты можешь, — говорит мама тихо. — Прости нас, что так долго ты была одна в этом. И Анна не винила бы тебя. Она бы защищала тебя от всех, даже от тебя самой.
— Мам... — тихо шепчу, сдерживая слезы.
— Я люблю тебя. И мне больно, что я так долго не говорила этого, — говорит мама, и слышу, как она плачет.
— Я тоже тебя люблю. Так сильно… что простила бы тебя, даже если бы ты не сказала ни слова.
Слёзы катятся по щекам. Но впервые — не от боли. От облегчения.
Закрыла глаза, вдохнула глубоко, до самой боли в груди. И выдохнула. Первый настоящий выдох за годы. Не потому, что надо жить, а потому что можно. Потому что хочется.
Вечером мы с Олей отправились к стилисту еще раз, там нас собрали на благотворительный вечер, позже мы отправились туда на такси.
Мы подъезжали к особняку, где устраивали вечер. Машина медленно свернула к главному входу, и я почувствовала, как ладони начинают потеть. Сердце билось где-то в районе горла — предательски громко.
— Ты дыши, а не умирай на заднем сиденье, — сказала Оля, поворачиваясь ко мне с усмешкой. Она выглядела, как всегда, безупречно: смелое платье, уверенность в глазах, немного наглости на губах. — Это не красная дорожка в Каннах. Хотя... — она оценивающе скользнула взглядом по фасаду, — близко.
— Я не умираю, — пробормотала я, хотя не была уверена.
— Детка, ты в эпицентре своей личной сказки. Наслаждайся.
— Только без феи-крёстной, — хмыкнула я. — И с последствиями.
— А ты чего хотела? Любовь без драмы бывает только в романах с плохими рейтингами.
Мы вышли из машины. Вечер был тёплый, но я всё равно поёжилась — скорее от волнения, чем от ветра. Лёгкий шелк платья обнимал меня, как будто напоминал: «Ты всё ещё можешь уйти». Но я не хотела.
Когда мы вошли в зал, Оля вдруг замедлилась, почти незаметно подалась ко мне плечом и прошептала:
— Он тебя съедает взглядом.
Я сглотнула.
— Прекрасно. Именно то, что нужно моим нервам.
— Вечер только начинается. — Она улыбнулась уголком губ, уже снова переключаясь на роль уверенной спутницы.
Я почувствовала его взгляд ещё до того, как увидела. Это было почти физически — будто кто-то прикасается к шее, плечам, ключицам, и воздух сразу становится тяжелее.