Я почувствовала, как что-то внутри меня сжалось — не от страха, от разума. Вчера — это было между нами. Ночь. Жар. Безумие. Но сейчас утро. А утро всегда требует ясности.
Я аккуратно приподнялась, стараясь не разбудить его. Платье валялось на полу рядом с его пиджаком. Я подняла его, разгладила ладонями.
Оделась, на цыпочках прошла мимо спальни, остановилась у двери. Обернулась. Он спал. Тихо. Глубоко. Как будто не чувствовал, что я уже на пороге. Через час я уже оказалась дома.
Вода стекала по коже горячими струями, смывая с меня ночь. Но не ощущение. Его прикосновения остались где-то глубже — под кожей, в животе, в пульсе. Я стояла под душем с закрытыми глазами, пока вода не стала почти обжигающе горячей.
Когда выключила воду, в ванной стояла паровая дымка, как в турецком хаммаме. Я вытерлась медленно, машинально, всё ещё думая о нём. О том, как он смотрел на меня. Как держал. Как говорил.
Как будто я — не просто кто-то, а… та самая.
Я вышла в комнату и распахнула шкаф. Сегодня мне не хотелось надевать привычную серую блузку и строгую юбку. Я устала быть фоновой. Прятаться. Спрятанная женщина — это удобно. Но не сегодня.
Я выбрала бежевое строгое платье. Оно облегало талию и красиво ложилось по линии бедра.
Потом — волосы. Я всегда собирала их в пучок или закалывала шпильками. Строго. А сегодня… я просто распустила их. Локоны упали на плечи, и я даже не стала их выпрямлять.
Я смотрела на себя в зеркало, и впервые за долгое время видела не «ту самую ледяную бабу из стратегического», а женщину, которая знает, чего хочет. И кого.
Уже заканчивала макияж, когда телефон завибрировал. В груди что-то дрогнуло — неужели он? Но экран высветил: Оля.
Я разблокировала экран и сразу расплылась в полуулыбке. Сообщение было коротким, как у неё всегда — но с ударом в точку:
Оля Косыгина: Мариш, я всё видела вчера. Как ты уехала с ним. И, если ты сейчас краснеешь — не надо.
Я уставилась в экран, чувствуя, как всё внутри сжимается от… нежности? Уязвимости? Немного стыда, немного гордости. Да, она видела. Конечно, видела. Оля всегда всё замечала — даже то, что я сама пыталась игнорировать.
Рука сама потянулась к телефону. Я ответила:
Я: Сильно заметно было? Не знаю, куда я лезу, Оль.
Ответ прилетел почти сразу:
Оля Косыгина: Заметно? Он смотрел на тебя так, что вино в бокале стеснялось. И если это было по-настоящему — значит, всё правильно. Наслаждайся этим мгновением. Ты была огонь. Поддерживаю. Люблю. Не прячься, хорошо?
Я вошла в здание офиса на автомате — как будто тело двигалось само, а разум отстал где-то у него в квартире. Сердце билось неестественно быстро, хотя я шла медленно, уверенно. Я старалась выглядеть спокойно, даже слегка отстранённо, хотя внутри всё дрожало, как поверхность воды под лёгким ветром.
Кабинет встречает меня прохладой… и запахом. Богатым, пряным, сладким — как будто весна нечаянно ворвалась посреди ноября. Я замираю.
На моём столе стоит букет.
Пионы. Огромные, пышные, будто набранные с королевского сада: одни — цвета сливочного пломбира, почти белые, другие — алые, как вино, с тёмными прожилками, и несколько нежно-розовых. Букет стоял в массивной, тяжёлой вазе, обёрнут тканью цвета шампанского, и казался слишком роскошным.
Я подхожу ближе, сердце стучит где-то в горле. Между лепестков — карточка, небольшая, белая, с лёгкой золотой каймой. Его почерк — немного размашистый, но чёткий, как голос в тишине.
Я читаю.
«Левицкая, если ты сегодня снова явишься в офис в "таком" виде — я тебя украду. Прямо с планёрки. Ты невыносима. И абсолютно красива.
P.S. Жду нашей встречи, М.»
Я села, медленно, осторожно, как будто ноги перестали быть моими. Пальцы дрожат. Сердце делает сальто. Смех подступает к горлу, но тут же тонет в волне чего-то другого.
Внутри — пожар. И от него уже не отвернуться.
Я перечитываю карточку раз... три... пять.
Нахал. Чёртов, безумно опасный нахал.
В груди гудит как в пустом соборе — эхом отдаются и прошлый вечер, и его руки на моей коже, и та абсолютная потеря контроля, о которой я мечтала и боялась одновременно. Я сжимаю пальцами бумагу, как будто от неё зависит мой пульс. От него. От этих чёртовых слов, которые он будто впечатывает в меня навечно.