И фотография в ладони возвращает меня в прошлое.
Два года назад.
Липовый мёд полуденного солнца заливал кухню, и скатерть в жёлтую клетку казалась частью пейзажа — будто солнце специально заказало этот рисунок под настроение. За окном гудел дачный июнь: соседи что-то стрекотали, дети с визгом гоняли мяч, а ветер лениво колыхал занавески. В доме пахло пирогами с вишней, ванилью и чуть подгоревшим сахаром — Анна не уследила за карамелью, и теперь, смущённо смеясь, отскребала её от формы.
— Я опять всё испортила, — бормотала она, запачкав нос в муке.
— Не всё, — сказала я и ткнула пальцем в миску с кремом. — Крем ты сделала идеально.
Анна засмеялась, и этот смех был лёгкий, звонкий, как ветер в колокольчике. Она вообще была как лето — тёплая, открытая, солнечная. Я же — как осень: сдержанная, расчётливая, немного серая в мыслях. Мы с сестрой были антиподами — и, наверное, поэтому не могли друг без друга.
— И вообще, — добавила я. — Ты — именинница. Давай я тебе помогу.
Она в ответ кинула в меня вишней.
В тот день ей исполнялось двадцать пять. Я украсила дом — сама, втайне, чтобы сделать сюрприз. Воздушные шары, белые и розовые, висели под потолком. На стене я повесила гирлянду из фотографий — наши снимки с детства до сегодняшнего дня. Анна и я на новых великах. Анна с косичками и в смешной панамке. Мы в обнимку в десятом классе, с мороженым и прыщами.
— Ну как? — Анна закрутилась перед зеркалом, приглаживая подол платья и чуть сжав плечи. — Нормально выгляжу?
— Очень, — сказала я, подходя, чтобы поправить складку на спине. — Ты светишься. И платье тебе к лицу.
— Просто оно какое-то... слишком нежное. Я боюсь, что это не моё.
Я усмехнулась.
— А что тогда твоё? Костюм космонавта?
Она рассмеялась. У неё был этот смех — лёгкий, звонкий, будто у неё внутри всегда было солнце. И рядом с ней хотелось быть чуть мягче, медленнее, добрее. Она — свет, я — фильтр, через который этот свет прорывался наружу.
— Ты всегда знаешь, что сказать, — сказала она, глядя на меня в зеркало. — Даже если бурчишь, ворчишь, споришь — всё равно рядом с тобой спокойно.
Мы не были похожи. Я — угловатая, сдержанная, по-женски осторожная. Анна — тёплая, распахнутая миру, будто всё вокруг было ей другом, а жизнь — сюрпризом. Она обнимала всех без повода. И каждое утро пела в душе, будто у неё внутри было солнце, и оно нуждалось в выходе.
— Та-дам! — Я вытащила из шкафа тщательно упакованную коробку. — Вот теперь ты точно меня полюбишь больше, чем свои орхидеи.
— Ты купила мне его? — она медленно сняла крышку. — Ты действительно...Ох, Мариша, спасибо тебе огромное!— глаза сестры полны нежности.
Canon. Новый. Маленький, но с хорошим объективом. Она мечтала о нём с 9 класса.Мне пришлось скопить три стипендии. Но сестре я об этом не говорю.
— Нам нужны новые фотографии на стену. — Я кивнула в сторону коридора, где висела её кривая композиция из старых полароидов. — Ты обещала. Это будет наш проект.
Мы сделали первую фотографию на новом фотике вместе. Она обняла меня за плечи, прижалась щекой. Щёлк.
Наши дни.
Этот снимок до сих пор у меня. Размытый, немного перекошенный, с нашим общим смехом в кадре. Я смотрю на него теперь чаще, чем хотелось бы. И каждый раз думаю: как мало я тогда знала.
Подхожу к зеркалу. Волосы — спутанный хаос. Вместо привычного пучка — беру расчёску. Несколько минут, и волосы лежат чуть более прилично. На этом все.
В остальном — день идёт по накатанной:
Кофе — крепкий, почти злой.
Задачи — предсказуемые, как финал в плохом сериале.
Коллеги — переговариваются, жалуются на отчёты и на погоду. Всё обычно.
В полдень мне даже удается выделить время на обед.
Офисный буфет пахнет кофе и корпоративной тоской.
Я иду по коридору вместе с Олей Косыгиной, моей подругой — та, как обычно, с полурасстегнутым жакетом, в своих туфлях с блестками и с вечной энергией, которой бы хватило на снабжение маленькой электростанции.
— Если в меню снова булгур, я напишу петицию, — ворчит она, перебирая пальцами пряди ее пшеничных волос.
— Ты каждый день это говоришь.
— И что? Однажды меня услышат. Революция начинается с булгура.
Мы поворачиваем за угол и врезаемся в очередь. Буфет битком. Кто-то рычит на повара, кто-то возится с крышками на ланч-боксах, кто-то уже с подносом, но не может определиться, какой салат из трёх одинаково грустных ему выбрать.