Я промолчал.
— Ну чего ты, брат, серьёзно, ты в такой запаре, как будто не спор выиграл, а родину проиграл.
— Заткнитесь, оба.
— Чего ты кипятишься? — Рома усмехнулся. — Всё по-честному. Сделку слили, да. Но тачка твоя. Поздравляю, победитель. — и раздался звук: ключи упали на стол.
Дэн с Ромой ещё что-то переговариваются — фоном, глухо, будто я уже не слышу слов. Только кровь стучит в висках, будто выбивает изнутри — идиот, идиот, идиот.
Машина? Спор?
Господи, как я до этого дошёл?
Я провожу рукой по лицу. Мне хочется разбить что-то. Или кого-то. Лучше бы — себя.
И в этот момент — звук ручки.
Дверь открывается.
Я сразу всё понимаю. До того, как поднимаю глаза.
Марина.
Она стоит на пороге, как чужая. Нет — как из другого мира. Того, из которого я вытащил её, и сам же... разорвал на части.
Волосы слегка растрёпаны — видимо, поднималась по лестнице. Губы дрожат, взгляд стеклянный, будто внутри неё рушится всё сразу.
Я не успеваю ничего сказать. Она идёт — быстро, решительно, мимо Ромы, мимо Дэна, не глядя на них.
Подходит к столу. Швыряет в меня лист бумаги.
Прямо в лицо.
Он падает на стол, как выстрел.
— Это заявление, ублюдок.
Я смотрю на неё, и мне... впервые в жизни нечего ответить.
— Значит, вот как, — она говорит, голос сорван, но держащийся на злой силе, — сначала ты трахнул меня ради спора, потом обвинил в сливе, потом выгнал. Красиво. Очень. Поздравляю, Марк, ты теперь король говна.
Она разворачивается и уходит. Не оглядываясь.
В комнате на мгновение становится тише, чем в могиле.
Парни хлопают по спине и уходят. А я остался в тишине. Комната пустая, как и я сам. На столе — её заявление. Скомканный лист, чуть надорванный у края. Как и она. Как и всё, к чему я, блядь, прикасаюсь.
Я провёл рукой по лицу. Лицо горит, будто мне этим листом не по щеке, а по совести ударили. Хотя какая к хуям совесть, если я ей сам, своими руками глотку перерезал? Не ножом, словами. Подозрениями. Молчанием. Этим сраным спором.
Какой же я, сука, тупой.
Я смотрел на неё и видел только угрозу. Предательство. Холодную схему.
А она стояла, с глазами, полными слёз, сжавшись, но не сломавшись — и влепила мне правду прямо в лицо. Заявлением. Одним словом:
"Ублюдок."
Я даже не попытался остановить её.
Не дернулся.
Не сказал ни хрена.
Потому что где-то внутри я уже знал: я сам всё сделал. Сам похерил. Сам доверился не тому. Сам продал её за гребанную машину. СПОР, БЛЯДЬ. Какой нахуй спор? Мне что, пятнадцать?
— Поздравляю, победитель, — звучит в голове, как эхо. Ключи на столе, глухой металлический звук. Как гвоздь в крышку гроба.
Я встал, медленно, будто по колено в бетоне. Подошёл к окну. Город живёт, дышит. А у меня внутри только обугленные обломки.
Левицкая…
Марина.
Я вспоминаю её руки. Её смех. Её глаза, которые смотрели на меня так, как, сука, больше никто не смотрел.
С надеждой.
С верой.
С чем-то, что я просто взял… и раздавил.
Я — самый настоящий мудак. Даже не просто. Я — чемпион мира по мудачеству. Медаль, грамота, памятник в полный рост. Поздравляю, Марк: ты всё просрал. Женщину, которая тебя любила.
Победитель, блядь.
___________________________________________________
Дорогие читатели, если книга вам интересна, буду рада видеть ваши лайки - кнопка рядом с обложкой "Мне нравится" или просто звездочка рядом со значком библиотеки.
Глава 22. Марина
В квартире стояла тишина — вязкая, густая, липнущая к коже, как незажившая рана.
За окнами бушевала метель — белый вихрь гнал снег по стеклу с такой яростью, будто природа разделяла мою боль. Всё внутри было так же холодно, как снаружи. Опустошение. Молчаливое, звенящее. Глухое.
Я сидела на полу в темноте, завернувшись в плед, и позволяла слезам течь. Бесстыдно. Без попыток стереть их с лица.
Они катились по щекам — горячие, предательски живые, когда внутри всё уже умерло.
Предательство.
Такое простое слово, а разрывает на тысячи осколков.
Не только из-за того, что он обвинил меня в том, чего я не делала.
А из-за спора. Из-за того, что я стала частью мужской игры.
Приз. Развлечение. Объект желания — не чувства. Не уважения.
Мне хотелось исчезнуть. Раствориться.
Но я знала — позволить им увидеть меня слабой было бы самым страшным
Я не двигалась. Сидела на полу, спиной к дивану, колени прижаты к груди. Халат сполз с плеча — и я не поправляю. Мне всё равно. Пусть этот холод добирается до костей. Он хотя бы честный. Не такой, как он.
Я пережила смерть сестры, я жила с виной под кожей. Но Марк… он сделал больно как-то по-особенному. Почти… красиво. Потому что я в это поверила.