— И вот этот сукин сын… — он сплюнул в сторону, — даже не понял, кого потерял. Я знал, что ты будешь моя. Что тебе нужно только увидеть, кто на самом деле тебя заслуживает.
Он остановился. Глаза бешеные.
— Ты псих. — шепчу я. — Ты просто больной псих.
— Может быть. — Он кивает, как будто я его похвалила. — Но теперь ты принадлежишь только мне. Ни он, ни твои друзья, никто… не узнает, где ты. Потому что они думают, что ты уволилась. Что ты ушла с концами.
Я сглотнула. В ушах стучало. Сердце билось слишком громко.
— Знаешь, что самое сладкое? Это видео, где ты будто бы в офисе во время утечки. Я сам его собрал. Кадр за кадром. Смонтировал. Настроил IP. Всё — идеально. Не подкопаешься. Ты — предатель. А я — твой спаситель.
Костик снова коснулся моего лица, теперь грубее, почти со злостью:
— А Марк? Он посыплется. Компания рухнет. А я, как корпоративный юрист, посоветую продать всё — чисто, грамотно, выгодно… для себя. Понимаешь? Это даже не месть. Это порядок. Новый порядок, где ты рядом со мной. Где ты моя.
Я дёргалась, как могла. Больно, бессмысленно, яростно. Верёвки впивались в кожу, обжигали запястья. Каждый рывок отдавался в плечах пульсирующей болью, но я не могла остановиться. Не хотела. Не имела права.
— Ты псих. Отпусти меня сейчас же, — выдохнула, с трудом переводя дыхание.
Костик, сидевший в кресле напротив, смеялся. Хрипло, с надрывом, как человек, которому всё давно пофиг. Он наслаждался моими судорогами, моим страхом, моей беспомощностью.
— Никто не придёт за тобой, Левицкая, — сказал он почти ласково. — Оля лежит дома с температурой, и понятия не имеет, где ты. А Марк... — он криво усмехнулся, — ну, Марк теперь занят. У него новая тачка появилась. Зачем ему та, которую он не хотел с самого начала.
Я замерла. Эти слова ударили в грудь сильнее, чем его ладонь могла бы.
Марк…
Всё, что мы прожили, всё, что я чувствовала — разлетелось на острые осколки.
Он не придёт. Не вспомнит про меня. Не забеспокоится.
— Утром я отвезу тебя в место, где тебя никто не найдёт, — продолжал Костик, глядя на меня с безумной нежностью. — Там ты отдохнёшь. Подумаешь. Осознаешь. Я ведь всё ради тебя, Левицкая. Я один здесь настоящий.
Сердце сжалось. Болью. Отвращением. Ужасом.
Я пыталась дышать ровно. Не терять сознание. Я не хотела умирать. Не здесь. Не от рук того, кого я даже всерьёз не воспринимала ни разу.
А он следил. Планировал. Придумывал. Каждый шаг…
Я смотрела на грязный пол, на тусклую лампочку под потолком, и вдруг ощутила, как по щекам бегут слёзы. Я не плакала — они сами. Беззвучно. Просто текли, потому что мне было страшно. До ломоты в груди. До рвоты.
Я думала об Оле. Она, бедная, наверняка считает, что я просто решила отдохнуть.
Я думала о Марке.
А он ведь даже не спросит, где я. Подавится своей чёртовой победой.
И в эту минуту я поняла: бояться нужно не только смерти. Самое страшное — это быть ненужной. Незамеченной. Забытой. Особенно тому, кому однажды отдала себя без остатка.
Но я ещё дышала. Значит, не всё потеряно.
И я поклялась себе — я выберусь.
Хоть как.
Хоть через огонь. И тут …
Сначала это были едва уловимые звуки — глухие, будто доносившиеся сквозь толстую вату. Рваные голоса. Обрывки фраз. Что-то словно спорили, не разбирая слов, а потом — чёткие, отчётливые шаги. Тяжёлые, мужские.
Металл заскрежетал где-то рядом. Будто чем-то твёрдым провели по железу. Меня накрыло холодной волной.
Я застыла.
— Как, блядь, они меня нашли? — процедил Костик сквозь зубы.
Он сорвался с места, как бешеный, лицо его перекосило. В глазах — паника, злоба, какая-то животная ярость. Он метнулся к двери, но...
Поздно.
Дверь взорвалась, как от взрыва — с треском, с хрустом, как будто само дерево решило, что пора сдаться. Осколки в разные стороны. И в проёме...
Марк.
Не просто вошёл. Ворвался. Как буря. Как кара.
В мятой рубашке, расстёгнутой у ворота. Щетина на лице. Волосы растрёпаны, будто он бежал сюда сквозь ночь, через огонь. Но самое страшное — это глаза. В них не было ничего человеческого. Только ледяная, абсолютно беззвучная ярость. Та, от которой хочется инстинктивно пятиться, даже если ты не знаешь, что он умеет делать с людьми.
Он не сказал ни слова. Просто стоял. Смотрел на меня.
И за его спиной — двое.
Вершинин первым вошёл — громила в кожанке, с тяжёлой битой в руке, перехваченной так, как это делают только те, кто знает, как её использовать. Его лицо перекосилось, он уже шёл вперёд, будто сдерживать себя не собирался.
Демковский был за ним — молчаливый, с ухмылкой. В глазах — холодный расчёт, в пальцах — тонкая бейсбольная бита. Его шаги были точными, выверенными, как у хищника. Он не торопился. Он знал, чем всё закончится.