В тот вечер помощница Ирмы заболела, и я вызвалась помочь ей на кухне. Пока она хлопотала над овощами, работая ножом как самый настоящий самурай – уверенно и самозабвенно, я стояла в стороне и наблюдала за ней. Работы для меня пока не находилось, так что я полностью увлеклась тем, как эта пышная и, безусловно, аппетитная женщина с неисчерпаемым запасом энергии подчиняла себе кухонную утварь. На кухне Ирма, и без того безумно обаятельная, становилась просто неподражаемой, превращаясь в ведьму, застигнутую в самый разгар шабаша. Щеки ее наливались румянцем, а глаза сверкали тем заразительным безумием, что очаровывали любого, кто попадал под перекрестный огонь ее наспех брошенного, взгляда. Она летала по кухне, исчезая в одном углу и совершенно неожиданно появляясь в другом, а временами пребывая в обоих одновременно. Под ее ловкими руками овощи сами собой рассыпались соломкой, а мясо покрывалось аппетитнейшей корочкой, потому что огонь слушался ее, как живой. Вся эта феерия движения, звуков и запахов превращалась в стройный оркестр, исполняющий что-то грандиозное, но вместе с тем не лишенное острой перчинки кокетливости. И всем этим заправляла эта добрая ведьма, творящая радость и несущая свет для всех и каждого. Ирма была стихийным бедствием, имя которому – страсть.
Я сама не заметила, как начала приплясывать в такт воображаемой музыке, под которую так лихо отплясывала она. Тут Ирма запела какую-то залихватскую песню о пастушке и хромом поросенке. Я подхватила мотив и запела с ней в унисон, да так складно, словно знала эту песню всю жизнь. Слова сами слетали с языка, а мотив был до того веселый, что ноги понеслись сами по себе. Мы закружились в танце, распевая во все горло и хохоча, словно сумасшедшие. Бросив все дела, мы скакали вокруг стульев и стола, все громче и громче распевая простенький мотив и по-деревенски незамысловатые, местами пошловатые, но такие сочные и красочные куплеты старой песни. Музыка кружила нас, звеня в головах, опьяняя словно спиртное, и в какой-то момент земля ушла у нас из – под ног. Мы воспарили над каменным полом, как самые настоящие ведьмы! Мы взвизгнули, засмеялись и запели громче прежнего. От этого стало еще веселее и, прибавив скорости, мы дошли до кульминации песни о развеселой пастушке и неунывающем хромом поросенке. Ножи, тарелки и даже тяжелые стулья вдруг воспарили в воздух и понеслись с нами в бешеном хороводе. Все вокруг завертелось, музыка оглушала нас, мы пели, визжали и смеялись от восторга. Мы с Ирмой искрились, словно бенгальские огни, разливая вокруг себя искры света и радости, такой чистой, такой первобытной, что казалось, вся вселенная крутится в такт с нами. Музыка! Смех! Танец! Счастье! Музыка! Смех! Танец! Счастье! Музыка!
– Веселитесь, девочки? – услышали мы приглушенный голос откуда-то снизу.
В одно мгновенье все волшебство испарилось, словно его и не было. Все, что вертелось, кружилось и пело, застыло в воздухе, а в следующую секунду со звоном, скрипом и страшным грохотом полетело на пол. Мы плюхнулись следом, все еще не в силах остановить свой смех. С трудом поднимаясь на ноги и оглядываясь по сторонам, мы пытались понять, откуда звучит голос. Да уж, воистину были правы те, кто боялся ведьм в старые времена, и совершенно понятно, почему от трусости и бессилия жгли костры. Если женщина почувствовала в себе ЭТУ силу, она уже никогда не будет прежней, и этот огонь горит в ней всю оставшуюся жизнь. Почти одновременно мы повернули головы к высокой арке в дальней стене кухни, и тут же настроение мое испортилось, не оставив и тени улыбки на моем лице. Ирму же ничуть не смутило ни само появление Графа, ни холодный, полный надменной язвительности, тон его голоса и глаз. Она, все еще смеясь, поднялась на ноги, помогая подняться мне, а потом, вытирая руки о передник сказала.
– О, здравствуй, мой дорогой! – голос ее все еще звенел, но ощущение легкости и волшебства быстро испарялось из ее тела. – А мы тут вспомнили песенку про пастушку. Помнишь?
Граф, стоящий в проеме арки, грациозно и непринужденно подпирал плечом угол. Он хохотнул, кивнул головой, а затем бархатным баритоном пропел последние строчки:
– Вечер славный, вы мне любы, но пора и за ведром…
Ирма снова залилась хохотом, кивая головой и повизгивая "Да, да…". Граф тоже засмеялся, обнажая ряд идеально ровных белых зубов. Я не в силах была оторваться от губ, полноватых, безупречно правильной формы. Глядя на то, как искренне он смеется, как он расслаблен и доброжелателен, трудно было поверить, что еще несколько часов назад этот человек в неистовстве рвал и метал все, что попадалось ему под руку, разнося в щепки свой кабинет, рыча и сыпля проклятиями и заклинаниями направо и налево. Неконтролируемый сгусток ненависти – тогда, и само добродушие и величественное спокойствие – сейчас. Тут могло быть только два варианта, на мой взгляд – либо этот человек – монстр и тиран, со всеми вытекающими из этого прелестями вроде спонтанных повешений, четвертования попавших под плохое настроение и разбрасывания грязных носков по всем углам замка, либо он за что-то искренне и неистово ненавидит именно меня. Я отвела от него взгляд и машинально провела рукой по платку, который прятал мои исполинские уши.