– Сейчас сделаем укольчик, – сказала медсестра.
Колобок достала своё вязание и принялась нанизывать петлю за петлёй.
– Я вам не очень мешала храпом? – спросила она.
– Немножко, – сказала Петелька.
Скромность её оценки вызвала у Мудры протест, который она оказалась не в силах сдержать. Разом потеряв всё своё буддийское спокойствие и интеллигентность, она хмыкнула:
– Ну ни х*ра себе «немножко»! Из окон чуть стёкла не повылетали, едрён-батон!
После укола Петелька уснула, даже не дождавшись завтрака. Я съела свою кашу и творог, выпила кефир и сжевала одно яблоко. Чувствовала я себя скверно.
В тихий час Колобок опять задала храповицкого, но Мудра с Петелькой спали как убитые, усыплённые уколом и утомлённые почти бессонной ночью. А на следующую ночь повторилась та же история: окно дрожало от храпа Колобка, а Мудра с Петелькой, зная, что просить её перевернуться бесполезно, только вздыхали и кряхтели. Утром Петелька поковыляла жаловаться лечащему врачу: по её мнению, в больнице должны были существовать палаты для храпящих и не храпящих. Сходить-то она сходила, только ничего не выходила: врач не хотел дискриминировать пациентов, страдающих храпом. Петелька доказывала, что страдающими в данном случае были не сами храпуны, а их несчастные соседи. В итоге врач пообещал страдалицам по таблетке снотворного перед отбоем, дабы облегчить их муки.
Когда вы с Александрой пришли снова, я дала понять, что хочу поговорить в коридоре.
– А тебе можно вставать? – озабоченно спросила твоя сестра. В её взгляде было столько тревоги и нежности, что я от смущения не знала, куда деть глаза.
Вставать мне было, конечно, разрешено. И до безумия хотелось найти здесь какое-нибудь укромное местечко, чтобы без помех поцеловать тебя в губы, по которым я соскучилась до какого-то неистового, нервно-болезненного спазма внутри, но увы, с уединением здесь дела обстояли плохо. Разве что только где-нибудь в скверике вокруг больницы народу было поменьше, но… Третий этаж. Спуск-подъём по лестнице для меня был всё равно что упражнения на брусьях, и гулять без риска падения замертво я могла пока только по коридору.
– Слушайте, не могли бы вы купить и принести три пары берушей? – попросила я. – Желательно многоразовых.
Александра с тонкой улыбкой угадала:
– Что, соседки храпят?
– Зришь в корень, – усмехнулась я. – Только не соседки, а соседка. На редкость храпучая бабулька. Просто ужас. В храпе она прямо Шаляпин… Бас-баритон. В общем, одну пару – мне, две – для моих однопалатниц. Жалко мне их: не высыпаются ведь, потом плохо себя чувствуют. Не лечение получается, а мучение.
– Не проблема, – сказала Александра. – Но сначала попробую прозондировать почву насчёт отдельной палаты для тебя. Если не выйдет… Ну, придётся тогда покупать беруши. – Александра вздохнула, хмуря красивые брови. – Вот ведь угораздило тебя сюда попасть… Выздоравливай скорее, чижик.
И твоя сестра сердечно и крепко меня поцеловала – в щёку.
– Может, тебе ещё что-нибудь принести? – спросила ты. – Книжку?
– Лучше положите мне побольше денег на мобильный, – попросила я. – А чтиво себе я и в Интернете найду.
Пока Александра ходила разговаривать с больничной администрацией, мы с тобой стояли у окна, за которым бушевала весна. В больничном скверике цвела сирень и черёмуха, а яблони будто покрылись белой ароматной пеной. Запах я чувствовала даже здесь, сунув нос в приоткрытую створку окна.
– Интересно, там, на даче, ландыши зацвели? – вслух подумала я. – Должны бы, если всё уже цветёт. Так хочу ландышей…
– Я нарву для тебя, – сказала ты с улыбкой, больше слышавшейся в тоне, чем видимой на лице.
Дача… В этому году мы хозяйничали там без твоей мамы. Сад требовал много усилий и времени, но нынче дела у нас с этим обстояли неважно. Грядок решили много не делать: во-первых, Александра могла помогать только по воскресеньям, а во-вторых, я не очень хорошо себя чувствовала этой весной. Ввиду этого садовые работы у нас на сей раз велись по минимальной, урезанной программе. Я посадила только всё самое основное. Огурцы зеленели под плёночным укрытием, помидоры – в теплице… Морковка, петрушка и укроп были посеяны в зиму и сейчас уже взошли. Но ведь всё это нужно было поливать! А я – в больнице.
– Уть, а как там у нас в саду? Кто поливает-то? – с болью в душе спросила я. – Засохнет ведь всё. Если дождей нет, надо хотя бы пару раз в неделю…
Твои пальцы скользнули по моей руке от локтя до кисти. Скупое обозначение нежности, единственно возможное в этих условиях, будь они неладны…
– Не переживай, птенчик, не думай и не беспокойся ни о чём, тебе это нельзя. Мы с Сашей всё делаем. Саша в воскресенье, ну и я на неделе пару раз забегаю. Так что в целом даже три раза получается.
– Как же ты?..
Я осеклась на половине вопроса. Глупо было спрашивать, как ты вслепую там управляешься. Ты там с детства всё знала на ощупь, каждую пядь земли и каждый сантиметр дома.
– Да вот так, – улыбнулась ты. – Не беспокойся, Лёнь. Принесу тебе ландышей.
Между тем вернулась Александра – с неутешительными новостями.
– Нет мест… Я уж и деньги предлагала, но они, как попугаи, заладили одну песню: «Нету местов». – Твоя сестра стёрла невесёлую усмешку с лица и улыбнулась мне – тепло, с обычной своей грустноватой лаской во взгляде, притаившейся в морщинках у глаз. – Придётся тебе, Лёнечка, потерпеть.
– Да шут с ней, с палатой, – сказала я. – Нам бы беруши – и как-нибудь перебьёмся.
– Так, ладно… – Александра подобралась, принимая деловитый вид. – Сейчас съезжу в аптеку за этими затычками. Я быстро. Ясь, ты тут побудь.
Окно, у которого мы с тобой стояли, выходило на боковую сторону скверика, улица оттуда была не видна, но шум доносился. Где-то в нём утонул звук отъехавшей машины Александры – не разобрать, не выделить. Вроде бы, никто не смотрел на нас… Я взяла тебя за руку, и она ответила мне, крепко, по-родному сжав мою. Мне до слёз захотелось домой. Опостылевшая палата, надоевшие бабки… Куриный суп с тремя бледными вермишелинами на всю тарелку. А за окном – весенний ветер, волнующаяся сирень, яблоневое море.
Беруши были куплены и доставлены в кратчайшие сроки: через двадцать минут Александра вернулась и протянула мне целый пакет. А там – влажные салфетки, прокладки, лосьон, ватные диски… Несколько пачек орешков и книжка с анекдотами. Ну, и пресловутые затычки для ушей.
Мои соседки были очень рады этому полезному приспособлению и решили опробовать его ближайшей ночью. Что же из этого вышло?
Автор сих строк, заблаговременно вставив беруши куда следует, отвернулась к стенке и бороздила просторы Интернета на утлом челноке мобильного телефона. Это было маленькое окошко в кибер-мир, но что поделать – другим автор сейчас не располагала. Почувствовав отяжеление век, автор спрятала телефон в застёгивающийся на пуговку карман пижамы и незаметно, мягко соскользнула в сон…
Сначала спалось автору вполне благополучно, но потом вдруг приснилась пилорама. Причём какая-то неисправная, хрипящая, дребезжащая низким звуком и зажёвывающая доски. Открыв глаза и очутившись в ночном сумраке палаты, автор вынула из одного уха затычку, чтобы понять, что вокруг происходит.
Палату наполнял оглушительный храп, но на сей раз Колобок была ни при чём. Звук раздавался с кроватей Мудры и Петельки, у которых под действием снотворного расслабились все мышцы, в том числе во рту и носоглотке. Причём если Колобок была Шаляпиным, то эти бабули претендовали на имена Хосе Каррераса и Пласидо Доминго, так как храпели тенорами. («Core, core ‘ngrato, t’aje pigliato ‘a vita mia…»**) Что касалось баса, то его обладательница этой ночью оказалась в нашей шкуре – ворочалась и кряхтела, слушая неподражаемое бельканто: видимо, ей не удалось вовремя заснуть, а теперь, судя по всему, было уже и не суждено. А что же автор? Автор уткнулась лицом в подушку и затряслась – от смеха.
Дверь приоткрылась, и снова заглянула всё та же женщина из соседней палаты.
– Да етить-колотить, сколько уже можно это слушать? – громко и сердито зашептала она. – Мне тишина нужна, чтоб спать, а с вами ни хрена её не дождёшься!
Отсмеявшись в подушку, автор нащупала в пакете круглую пластиковую упаковку с берушами (благо, Александра запасливо купила несколько пар вместо заказанных трёх).
– Вот, возьмите… Затычки для ушей.
Женщина, недовольно бурча, взяла беруши и удалилась к себе, а автору опять потребовался глушитель смеха в виде подушки.