– Да, черт возьми! Я это наконец-то сделал! – Никаких угрызений совести в голосе, казалось, что он был вполне доволен собой. Уронил себя на подлокотник кресла. Слегка откинул назад голову и несколько минут оценивающе ее разглядывал. – Оказывается, это не так кощунственно, дорогая, – ударить свою супругу. В этом даже есть некая прелесть… Особенно когда жена этого заслуживает. А ты, несомненно, заслужила, дорогая. Несомненно.
После этих его слов Эльмира стремительно ринулась к себе в спальню. С силой шарахнула о притолоку дверью и быстро повернула ключ в замке.
Она не слышала, ушел Данила из дома или нет. Не помнила, как зародился и минул день, сменившись сиреневыми сумерками за окном. Она лежала без движения, уставившись немигающими глазами в потолок, и мысленно читала по себе панихиду. Отчего-то в его рукоприкладстве, пусть и не столь болезненном, она углядела символ своего окончательного падения. Не его, а своего собственного. Ей казалось, что это не Данила унизился, ударив женщину, а ее опустили. Опустили так низко, что ниже уже быть не может. И самое страшное заключалось в том, что противостоять ему, попытаться что-то исправить, вернув себе лидерское положение, она уже не могла. Она это понимала, понимал это и он. Неспроста таким ликованием наполнились его глаза, пристально наблюдавшие за ее потрясением…
Вечером Эмма все же нашла в себе силы подняться с кровати и волоком дотащиться до ванной. Получасовой контрастный душ немного привел ее в чувство. Кожа покрылась мурашками. Зубы выбивали дробь, но на душе стало пусть и не очень спокойно, но и не так муторно.
Черт с ним, с Данилой, в конце концов. Пусть живет, как знает. Она для себя определила собственную роль рядом с ним – роль стороннего наблюдателя. А все остальное – не ее проблемы. Что в конце-концов произошло? Ну тискалась рядом с ним какая-то шлюха, и что? Глупо было ревновать, а то, что она ревновала, Эмма к стыду своему не признать не могла… Ну ударил он ее по щеке, так и ладно! Лишний раз доказал свое паскудство. И пускай не оправдывает себя тем, что якобы она того заслужила! Черта с два! Да, была холодна с ним все эти годы. Да, не любила. Так ведь никогда и не обещала этого! Говорила, что попробует. Пробовала – не получилось. Какие к ней теперь претензии? Любая другая давно бы за порог выставила со скудной котомкой: проваливай, мил человек, пока цел, надоели мне твои пьянки-гулянки. А она что? А она все это время терпела. За свекровью умирающей ухаживала. Мыла ее, кормила, переодевала. А ведь терпеть не могла покойницу. Та, кстати, отвечала ей тем же.
Даниле опять же каждое утро по две сотни отстегивала на кутежи. Конечно, не велики деньги, но он и таких в последнее время не зарабатывал…
Чашка кофе, выпитая в одиночестве на кухне, помогла ей прийти к выводу о том, что она теперь свободна. Что бы он себе там ни напридумывал относительно их совместного житья-бытья, ей плевать. Она свободна. И пусть кто-нибудь попытается это оспорить…
Он не спорил. Более того, после того объяснения, закончившегося пощечиной, они не сказали более друг другу и пары слов. И продолжалось это вот уже почти полгода.
Он не ушел, нет. Даже не переехал на квартиру своей матери. Жил по-прежнему с ней под одной крышей, лишь перетащил свои вещи в другую комнату.
Он больше не просил у нее денег. Хотя продолжал пить до недавнего времени. Где он брал средства – воровал ли, работал ли, – оставалось для нее загадкой. Но над ее отгадкой она не очень-то ломала голову.
Они почти не виделись. Данила уходил из дома, когда Эмма только-только открывала глаза. Целый день он где-то пропадал, как, впрочем, и она, всерьез взявшись контролировать работу двух принадлежащих ей продовольственных магазинов. А когда она возвращалась, в его комнате уже не горел свет. Они уже изволили почивать.
Эмма быстро принимала душ или ванну. В зависимости от степени усталости, озлобленности и озабоченности. Заученными движениями расстилала постель и, обессиленно ухнув на подушки, почти моментально засыпала.
– Тебя так надолго не хватит! – выдала ей сегодня за ланчем ее давняя подруга Лизавета, с которой они последнее время чаще обычного сталкивались по роду своей коммерческой деятельности. – Ты холодна как лед. Ты неулыбчива. Ты пашешь, как… как негр, если можно так выразиться! Эмка, ты очерствела. Оглянись вокруг, жизнь продолжается. Ты молода, красива. Не нужно хоронить себя в той глыбе льда, которую ты намораживаешь и намораживаешь вокруг себя.
– Мне так легче, – отмахивалась Эльмира, машинально подсчитывая ущерб от просроченного шампанского, вовремя не выставленного на прилавки. – Я кручусь, забываюсь. Все то говно, извини за выражение, но по-другому просто не скажешь, все оно куда-то девается. Его перестаешь замечать. Домой прихожу, валюсь в кровать и моментально отрубаюсь. Никаких чувств, никаких желаний.
– А что муж? Данила-то как это терпит? – Лиза была свидетельницей на их свадьбе и к ее супругу испытывала если не дружеское, то достаточно теплое расположение. А узнав о его героизме на чеченской войне, произвела его в разряд национальных героев.
– А что Данила? Данила сам по себе, я сама по себе. Живем в разных комнатах. Полгода уже не разговариваем. – Зная о симпатии приятельницы к ее мужу, Эльмира никогда не посвящала ее в свои семейные проблемы, но сегодня ее отчего-то потянуло на откровенность.
– Да ты что?! – Лиза уронила чайную ложку в вазочку с десертом и слегка приоткрыла ярко напомаженный ротик. – Ты и Данила?! Такой бравый парень! Косая сажень в плечах… Глаза… Боже, Эмка, ты чокнутая! В его глазах, в них столько любви было и вместе с тем столько муки. Я едва не плакала от того, как он смотрел на тебя. А когда из загса тебя на руках нес, я разревелась все же. Он тебя словно дорогую фарфоровую статуэтку в руках держал. Он так… так тебя берег от всего!
– Доберегся, – печально вздохнула Эмма, мысленно пытаясь припомнить, когда в последний раз видела Данилу. Звуки, свидетельствующие о его присутствии, время от времени слышала, а вот видеть… нет. Месяца два они точно не пересекались на восьмидесяти пяти метрах занимаемой ими жилплощади.
– И что?! Что он?! Как живет?! Чем живет?! – Лиза отодвинула от себя нетронутые взбитые сливки с каким-то непонятным ядовито-желтым наполнителем, уложила локти на стол и едва не легла на него грудью. – Эмка, ты совсем глумная! Да такого мужика в момент схватят! Сейчас ведь что кругом творится?! Одни кобели. Кобель на кобеле и кобелем погоняет. А твой Данила…
– Ну что мой Данила?! Что?! – Неожиданно от слов Елизаветы ей сделалось неприятно.
– Он… он верный. Про таких, как он, говорят: как за каменной стеной. Ты же совсем одна. Ни родителей. Ни братьев, ни сестер. Он же тебе за всех сразу был. Работал как проклятый, невзирая на твою обеспеченность… Боже, что ты натворила!.. – Лиза замолчала, несколько минут досадливо покусывая губы и покачивая головой. Потом вытянула вперед руку, дотронулась до локтя Эммы и проникновенно так поинтересовалась: – А у тебя никого нет?
– В каком смысле? – Эмма выгнула брови дугой.
Конечно, она не была дурой и мгновенно поняла, куда клонит ее приятельница. Интонация Елизаветы вкупе с ее заговорщическим подмигиванием, конечно же, яснее ясного свидетельствовали о ее домыслах относительно возможного любовника, существование которого Эльмире удавалось до поры скрыть. Она и сама, может быть, была бы рада такому повороту в своей судьбе, но, увы, порадовать подругу было нечем.
– Так и никого?.. – Елизавета, несмотря на ее симпатию к Даниле, явно была разочарована. Но тут же она снова обрадованно вскинулась: – А у него? У Даньки твоего? Может, у него кто-нибудь есть?
Рассказывать ей о развязной шлюхе, бесстыдно устроившей стриптиз на широкой публике? Нет, Эмма до такого опуститься не могла. Она недоуменно дернула плечами и лаконично ответила, что не знает. Разговор постепенно съехал на другую тему, и менее чем через десять минут дамы распрощались.