- Это полиция! У правоохранительных органов есть подозрения насчет одного из ваших работников, я сейчас обыщу завод! – в ответ, тишина. Только пылинки кружились в лучах полуденного солнца, через высокие окна падавшего на станки. Алексей понял, что он до сих пор один считает Витю виновным и его скорее обвинят в сумасшествии, если он вызовет наряд на собственного друга. Поэтому дальше он двинулся в одиночестве, с «Макаровым» перед собой.
Войдя в следующий цех, он удивился отсутствию света. Ни окон, ни ламп тут не было, лишь свет из большой двери, в которую он сам прошел, выхватывал часть зала из мрака. Он попытался нашарить выключатель на стене, но дверь за ним захлопнулась, оставив его в кромешной темноте.
Спустя несколько секунд в десяти метрах от него луч света с потолка выцепил из тьмы Олесю, привязанную к стулу. Рот её был затянут тряпкой, на лице виднелись шрамы, она рыдала. Леша было бросился к ней, но что-то схватило его за руки, и холодные руки зажали ему рот. Он вспомнил мужчину на улице, в котелке, вспомнил ощущения от прикосновения к пластмассе. Он попытался вырваться, но не смог. В кругу света, рядом с Олесей появился Витя. Он выглядел ужасно. Следы борьбы, выбитый глаз, бледное, мертвое лицо, словно натянутое на череп, рабочая форма, ботинки в гальке, каштановые, блестящие волосы. Олеся не прекращала плакать. Её руки что-то сжимали, и с них потоком текла кровь, медленно стекая по её домашней пижаме на пол. Где-то справа из тьмы раздался тоненький голосок:
- Ты заигрался в детектива, мой друг, заигрался. Дети не платят за игры, но ты то уже взрослый. Зачем ты полез куда не надо?
Леша ничего не смог ответить, рот был крепко зажат. Заговорил Витя, со скрипом и хрипотой в голосе:
- Лех, ты прости, они обещали меня подлатать, вот, заменили уже кое-что, не поминай лихом, - с этими словами он достал из кармана игрушку «Люпу». Леша видел, как на её поверхности появились стремительно мечущиеся лезвия. Видел, как отчаянно продолжает стонать Олеся. Но он не мог ничего, он чувствовал на себе прикосновение уже сотни холодных рук, что держали его. И он не мог вырваться. Витя развязал Олесе рот, та закричала, что было духу, но потом опомнилась и сжала губы так крепко, как могла. Витя зажал ей нос. Пять секунд, десять, скрежет лезвий на Люпе не прекращался, но она уменьшилась в размерах. Чтобы поместиться. Олеся последний раз взглянула на Лешу и сделала глубокий вдох. Витя вложил смертоносное устройство в рот девушке и насильно захлопнул её челюсти. Олеся до самого конца смотрела на Лешу. Она прощалась. Прощалась, когда её голова ходила ходуном от лезвий, кромсающих её рот изнутри, прощалась, уже бесслезным взглядом, когда из её рта начала сочиться алая кровь. Прощалась, когда её глаза наполнились кровью, и она, как слезы стекла по щекам, отмывая последнюю частичку её души от тела.
Леша не смог сдержать слез, они горьким ручьем полились на холодную руку, державшую его рот на замке. Последнее, что он запомнил – неживое прикосновение маленькой ручки к его руке, после чего его собственная дочь вышла из мрака на свет, встала рядом со стулом, показав маленькую фигурку детектива, пыхтевшую из трубки у неё на плече и махнула ручкой, глядя в пол. Леша почувствовал, что ему освободили рот… но он смог выдавить всего одно слово:
- З-зачем?
- Я не люблю, когда мой играют, я люблю играть, - ответила маленькая девочка и подняла свои игривые кукольные голубые глаза, - теперь ты – моя игрушка.
Конец