Моллерюд вышел из комнаты. Крон достал свою чековую книжку и уже приготовился писать в ней шариковой ручкой, но Хаген протестующе поднял руку:
— Нет, так не пойдет! Только наличными!
С видимой досадой Крон тоже был вынужден достать свой бумажник. Он уже передал деньги, и тут его внимание привлекли карты Моллерюда, плотной кучкой лежавшие у края стола. Он схватил их и повернул лицевой стороной вверх.
— Что же это такое? — Затем резко повернулся к Моллерюду, который в этот момент вошел в комнату. — Теперь я понимаю, почему ты чувствуешь дерьмо на своих руках. Куда делась твоя пятая карта? Здесь их только четыре.
— Четыре? — Молодой художник изобразил на лице удивление. — Разумеется, у меня было пять карт.
— А не засунул ли ты случайно одну из них в башмак? — У Крона уже начинали бледнеть скулы. — Или одарил Хагена одной из восьмерок? Как-нибудь под столом?
— Ну, знаешь ли! Это наглейшая… — Моллерюд нагнулся и подхватил с ковра «шестерку треф», у самой ножки стола. — Вот она. Наверное, отлетела, когда в конце игры я бросил карты.
— Или, может быть, наш хозяин сбросил ее туда? Чтобы, скажем, не оказаться с шестью картами на руках в момент их открытия!
Обвинение в шулерстве привело к жаркой сцене между двумя господами. Хаген пока не вмешивался, но его и без того распухшее лицо вздулось еще больше. Гюндерсен был все еще молчаливым наблюдателем, но в его глазах появился новый, напряженный блеск.
— Слушай-ка, ты! — Моллерюд стукнул кулаком по столу. — Я же сам проиграл сегодня вечером 7 600 крон…
— Все это обратится в солидную чистую прибыль, когда ты и доктор начнете дележку! — отрывисто продолжал Крон. — Я уже заметил, что или ты, или Хаген неизменно оказываетесь победителями на наших покерных вечерах.
— Как ты смеешь клеветать на меня и обвинять в шулерстве!
Крик гулко раскатился в стенах, и с таким же звонким резонансом прозвучал саркастический ответ:
— Ну, я-то уж знаю, какую власть имеет над тобой Хаген. Он может заставить тебя делать все, что угодно!
Во время гвалта одна из дверей в комнате открылась, и в дверном проеме показалась женщина с усталым, строгим и печальным лицом. Коротко подстриженные волосы лежали в беспорядке, на ней были шлепанцы, брюки и короткий халат. Она бросила мимолетный взгляд на собравшихся, зажигая сигарету, и сказала:
— Нельзя ли потише? Мне бы хотелось хоть ночью отдохнуть.
Гюндерсен в ответ учтиво поклонился:
— Простите, фру Хаген, мы сейчас же разойдемся.
— Да, судя по шуму, вы так разошлись, что дальше некуда! — язвительно ответила женщина.
Хаген злобно и бесцеремонно зашипел на жену:
— Тебя это не касается. Марш в постель!
Она исчезла, но дверь оставила приоткрытой.
Теперь Крон наклонился к хозяину. Он говорил намного тише, но не менее угрожающе.
— Верни мне и Гюндерсену деньги, которые с нас взыскал!
Хаген похлопал себя по внутреннему карману:
— Наличка есть наличка, а игра есть игра, господин бизнесмен.
— Я немедленно пойду в полицию! — Оптовик был в ярости.
— А как ты докажешь свое обвинение? — спокойно спросил Хаген. — У тебя есть свидетели? — Он посмотрел на двух остальных. Гюндерсен пожал плечами. Моллерюд был нем, как рыба. У победителя вечера вновь появился волчий оскал. — Ступай, ступай в полицию. И донеси на себя самого — за клевету и оскорбления!
Крон рванулся к двери, ведущей в коридор.
— Ну, берегись! Ты еще у меня дождешься!
Дверь с шумом захлопнулась. Через несколько секунд послышался соответствующий хлопок наружной двери.
Хаген направился к окну с полным бокалом виски, распахнул его, сделал глубокий глоток из бокала и проворчал:
— Ух! Ему явно надо проветриться.
— Он, наверное, совсем рехнулся! — выпалил Моллерюд.
— В последнее время коммерческие дела Крона идут все хуже и хуже, — вставил Гюндерсен. — Это было, должно быть, большим ударом для него.
— Ты хочешь сказать, он заработал нервное истощение?
— Опухоль мозга — вот мой диагноз, — пробурчал Хаген и сделал еще один глоток.
Гюндерсен направился к нему, и, когда заговорил, в его голосе появилась новая интонация:
— Лучше бы ты позаботился о своем собственном здоровье!
— А, и ты мне грозишь? — прошипел Хаген.
— Вовсе нет. Меня беспокоит твое больное сердце.
— Считаешь, я слишком много пью? — Хаген подошел к столу и поставил на него полупустой бокал. — Спасибо, уж врач-то знает свою норму. И у него есть скополамин в аптечке. Впрочем, я вполне подхожу под ту категорию, которая в твоей отрасли называется «хорошая жизнь». Ты ведь сам оформил превосходный полис по страхованию жизни.
Гюндерсен обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
— На этот страховой полис ты не имел права: ты — самая настоящая «плохая жизнь». Твоя медицинская справка — о, да! — в своем покере ты мастак.
— Не смей наводить критику на мою профессиональную этику! — рявкнул Хаген. — Лучше подумай о своей собственной. Кто бы мог представить себе страхагента в роли азартного покерного игрока?
Стенные часы пробили одиннадцать протяжных ударов. Пьяный врач, шатаясь, направился к стулу у окна и опустился на него. Он с нежностью обхватил свой бокал.
— Прощайте, господа, и спасибо за вечер!
Несколько мгновений спустя оба гостя уже стояли в прихожей, хозяин их не провожал. Они поторопились надеть на себя верхнюю одежду. Гюндерсен задержался на пороге, холодным взглядом окинул комнату и пробормотал:
— Да, это и есть плохая жизнь.
Последние гости покинули дом в начале двенадцатого. А час спустя Хаген был найден мертвым в той самой комнате, где проходила игра. Вскрытие показало, что смерть была вызвана отравлением, она, должно быть, наступила между половиной двенадцатого и четвертью первого. В ходе полицейского допроса было получено детальное описание того, что происходило во время игры в покер и последовавшей за ней сценой расплаты. Допросом руководил полицейский Монсен из криминального отдела на Виктория-террасе; ему сразу же удалось установить, что совершено убийство. На это ясно указывали все обстоятельства дела.
Во время первого допроса четверо участников события отчитались также в том, чем каждый из них занимался в критический момент — в полночь. Блокнот Монсена был испещрен пометками, и все вместе они сплетались в очень интересную ткань, но он все еще был не в состоянии полностью воссоздать ее узор.
Гюндерсен прямо отправился домой на своем автомобиле. Он проживал неподалеку от виллы Хагена, на той же западной окраине Большого Осло. Чтобы добраться туда на машине, требовалось несколько минут. Однако, оказавшись у своей холостяцкой квартиры, он обнаружил, что не может найти ключ от входной двери, хотя хорошо помнил, что положил его в правый карман пальто. Должно быть, в суматохе надел чужое пальто, и теперь ему придется вернуться и отыскать свое собственное. Он знал, что ни у кого из гостей такого пальто не было, стало быть, он надел пальто хозяина. Когда Гюндерсен вновь вышел из автомобиля, он посмотрел на свои наручные часы: было четверть двенадцатого, Хаген, наверняка, еще не лег. Земля в саду перед домом Хагена была грязной и скользкой после недавнего ливня, Гюндерсен поскользнулся и упал. Поднявшись и стряхнув с себя самые крупные комья грязи, он позвонил в дверь. Открыла фру Хаген, на ней все еще были халат и брюки, и она курила сигарету. Гюндерсен объяснил, в чем дело, и она его впустила. В прихожей Гюндерсен снял пальто, показал свои руки, пояснив, что упал и выпачкался в грязи, и попросил разрешения умыться в ванной. Вернувшись, он извинился, что испачкал пальто Хагена. Фру Хаген нашла его собственное пальто и помогла ему надеть его, заметив при этом: «Ничего страшного. Этим пальто он почти никогда не пользовался». Но Гюндерсен настаивал, что пальто нужно развесить для сушки. Женщина указала ему на комнату, и он повесил пальто на спинке стула вблизи от электрической печки. Хаген храпел во сне на своем стуле за карточным столом. Перед ним стоял наполненный до краев бокал виски. После этого Гюндерсен откланялся, вышел и поехал домой.