Выбрать главу

Рейли сделала паузу, и мисс Гринби хотела уже было прервать ее, однако, заметив воцарившуюся в классе гробовую тишину, а также сосредоточенный вид, с которым девочка рассказывала свою историю, решила придержать язык.

— В конце концов Тыкве стало так одиноко, что он решил во что бы то ни стало заиметь друга. Он стал разговаривать с другими учениками в классе — по одному, по очереди с каждым, но все равно никто к нему не хотел даже подходить. Он попробовал еще — все равно никто не подходил. И тогда он перестал даже пытаться.

Как-то раз он расплакался в классе — прямо на уроке истории, и никто, даже учительница, не мог его остановить. Он плакал, и слезы текли по его лицу, совсем как вода стекает по складкам на большой тыкве. Учительница хотела позвать его отца и мать и сказать им, чтобы они забрали своего сына, но даже им было непросто это сделать, потому что он сидел, крепко ухватившись руками за края стула, и все плакал, и плакал. Казалось, что у него не должно было хватить слез для такого плача, и некоторые из его одноклассников подумали даже, что голова у Тыквы наполнена водой. Но все же потом родители увели его домой, где заперли в комнате, и он плакал там, не переставая, целых три дня.

Когда прошли три дня, Тыква вышел из своей комнаты — и глаза его совсем просохли. Улыбнувшись своим уродливым ртом, он сказал, что никогда больше не будет плакать, и что ему хочется снова пойти в школу. Его отец и мать беспокоились, достаточно ли хорошо он себя чувствует, но Тыква знал, что втайне они даже почувствовали облегчение, поскольку его долгое пребывание в доме действовало им на нервы.

В то утро Тыква с улыбкой на лице пришел в школу. В руке он сжимал свой кулечек с завтраком, а голову держал гордо и прямо. И учительница, и другие ученики очень удивились, когда опять увидели его в классе, а потому на некоторое время его оставили в покое.

Но потом, в середине второго урока, один из мальчиков в классе кинул в Тыкву бумажный шарик; потом еще кто-то кинул. Кто-то прошептал, что голова его похожа на тыкву и что ему надо выращивать ее в огороде ко Дню всех святых. «А на День всех святых мы взрежем эту тыкву!» — прокричал кто-то из учеников.

Тыква сидел за своей партой, потом аккуратно достал сумку с едой и принялся ее спокойно разворачивать. Внутри лежали сандвич, в спешке приготовленный его матерью, яблоко и пакетик с печеньем. Он все это выложил на парту, потом достал термос с молоком и тоже поставил его на парту. После всего этого он закрыл сумку и щелкнул замочками.

Потом Тыква встал и прошел к доске, держа в руке эту самую сумочку для еды. Сначала он подошел к двери, закрыл ее, а потом спокойно приблизился к столу учительницы и повернулся лицом к классу. И открыл свою сумочку.

— Мой обед и ужин, — сказал он, — мой ужин и завтрак. Из сумочки он вынул большой кухонный нож.

Все в классе начали кричать.

А потом Тыкву увезли и поместили в одно место…

Сзади неожиданно появилась мисс Гринби.

— Ну вот, время наше подошло к концу, — мягко прервала она девочку, пытаясь изобразить на своем лице улыбку, хотя в душе ей хотелось кричать от боли за этого одинокого ребенка. — Это и в самом деле была очень страшная история. Кто тебе ее рассказал?

В классе стояла мертвая тишина. Глаза Рейли снова уставились в пол.

— Я сама ее придумала, — шепотом проговорила она.

«Надо же, выдумать такое, — подумала мисс Гринби. — Я тебя понимаю, очень хорошо понимаю!» Она похлопала девочку по спине.

— Так, вот твоя кукуруза, можешь сесть на место. Девочка быстро прошла к своей парте и села, отведя глаза в сторону.

Весь класс уставился на нее.

А потом случилось то, отчего сердце мисс Гринби прямо-таки екнуло.

— Клевая история! — воскликнул Рэнди Феффер.

— Клевая!

— Угу-гу-у!

Это Роджер Мэплтон и Джейн Кэмпбел. Сидя за партой, Рейли дрожала всем телом, хотя и продолжала застенчиво улыбаться.

— Клевая история!

Где-то прозвенел звонок.

— Неужели уже урок прошел? — Мисс Гринби взглянула на большие круглые настенные часы. — А ведь и в самом деле. Ну что ж, ребята, по домам? Думаю, всем понравился наш праздник. Но запомните — нельзя есть слишком много конфет!

Из середины класса вверх взметнулась и энергично замахала чья-то рука.

— Да, Клео?

Голубоглазая, с красными веснушками на лице Клео поднялась и спросила:

— Мисс Гринби, я могу объявить, что сегодня вечером у меня дома будет организовано… ну, что-то вроде праздничного мероприятия, что ли, и я приглашаю весь класс к себе?

Мисс Гринби улыбнулась.

— Можешь, Клео, хотя, как мне кажется, тебе осталось не так уж много сказать — все уже все поняли.

— Ну вот, — сказала Клео, с улыбкой глядя на Рейли, — значит, все приглашены.

Рейли улыбнулась ей в ответ и быстро потупила глаза.

Книжки, тетрадки, кульки и конфеты — все смешалось в кучу, полетело в ранцы, вслед за чем маленькая толпа бумажных кошек и призраков, сопровождаемая внимательным взглядом праздничного тыквенного фонаря, устремилась из класса — навстречу приближающимся сумеркам.

Оранжево-черная ночь.

Вот пришел, ступая на двух ногах, черный кот; за ним проследовали два привидения в перкалевых простынях, волоча за ручки бумажные сумки; а вот и низкорослый пришелец из чужих миров. Разыгрался ветер, и по серпантину тротуаров заметались похожие на соревнующиеся машины опавшие листья. В воздухе стоял запах яблок, чувствовалось приближение зимних холодов.

Повсюду маячили тыквенные головы, а над головой висел полумесяц, игриво просвечивающий сквозь клочья высоких, мрачных облаков. Сквозь хитросплетение озябших ветвей слабо поблескивали тысячи желтоватых огоньков, припрятанных в тысячах гирлянд у входов в дома. Отовсюду доносился перезвон дверных звонков — это был час шагающих гоблинов. Все шли по-двое, по-трое, а то и по четыре кряду, эти чудища, соединенные вместе силой притяжения Дня всех святых. Одни группы проходили мимо других групп, поднимались по ступенькам крыльца, спускались по ним, делали страшные рожи, а отовсюду доносилось традиционное «Бу-ууу!». Целый миллион всевозможных «Бу-ууу!», приветствующих наступление ночи.

В один дом прошла компания гоблинов, поднявшись по ступеням крыльца, но наружу так, никто и не вышел. Дверь приоткрылась — сначала самую малость, потом шире, и группа привидений, чародеев и призраков вместо того, чтобы терпеливо дожидаться подношений, которые можно было бы попрятать в свои сумки, проскользнула внутрь, покинув оставшуюся у них за спинами ночь — но лишь затем, чтобы окунуться в другую ночь.

Через холл все прошли на кухню, а оттуда еще по одной лестнице спустились в подвал. Сейчас он неузнаваемо преобразился. Теперь это был уже ад — угольно-черная яма, залитая мрачным, зловещим красноватым светом, льющимся из припрятанных по углам и всевозможным углублениям фонарей. Подвал самого Эдгара Алана По — а вот, кстати, и его портрет, повешенный прямо над кадкой для замачивания яблок, украшенный чучелами воронов с раскрытыми клювами и темными, бездонными глазами, поблескивающими из-под густых перьев. Это был его подвал, а точнее — подвал Маски Красной смерти.

И здесь же находились герои Эдгара По: миниатюрные образы диковинных созданий, вполне зловещие, словно сошедшие со страниц книг, и по размерам достигающие нормального ребенка. Дьяволы всех видов и разрядов в сделанных из папье-маше масках, с копытами и хвостами из красной веревки; стайка диковинных привидений; механический картонный человек; два оборотня; четыре вампира с восковыми зубами; одна мумия; одно морское чудовище о восьми щупальцах; три монстра Франкенштейна; одна невеста того же происхождения; еще одно чудище самого непонятного образа и строения — что-то вроде медузы из полиэтиленовых мешков.

И еще Рейли.

Рейли пришла последней; тихонько, чуть дрожа, проскользнула во входную желтую дверь также последней и еще более тихо спустилась по скрипящим ступеням в подвал Эдгара По. Она проникла туда безмолвной, настороженной кошкой, едва дыша, да и одета была как кошка — в маске с усами, черных колготках и с черным веревочным хвостом; вся черная, чтобы сделаться невидимой в темноте.