— Послушай, Лерр, — сказал он, когда она умолкла, чтобы отхлебнуть чай. — Мы с Дуком остались не в самом лучшем положении. У нас через месяц выступление на празднике, а потом гастрольный тур. Сама понимаешь, без солистки это проблематично. Я сейчас принесу гитару, а ты мне напой что-нибудь…
— Я? — Лерр чуть не поперхнулась чаем. — Ни за что!
— Почему? Судя по крику, твой голос захватывает широкий диапазон, Ле Щина о таком мечтала только. А потом, это будет самая лучшая месть, куда лучше, чем кулаками махать… — он выжидающе посмотрел на нее, склонив голову.
Лерр поставила чашку на пол и подумала о том, что этот стервец Фун опять попал в самое яблочко.
— Тащи сюда свою гитару, — сказала она и взбила рукой влажные волосы.
Лерр обмакнула в сахарницу дольку лимона и медленно стала ее жевать. Она уже представила, какое будет лицо у Фуна, когда она запоет оперную партию. Выступать в какой-то группе она считала ниже своего достоинства. Но что только не сделаешь, чтобы насолить сопернице…
* * *Настроение с самого утра было у кикиморки уксусно-кислым. Ей весь день предстояло заниматься весьма неприятным делом: проводить ревизию в аптеке. Фабиус пошел в 'Старую ель', чтобы принести им завтрак — впереди было много подсчетов и не хотелось тратить время на готовку. Тюса протерла влажной тряпкой прилавок и сняла с верхней полки пузырек с малиновым сиропом.
— До чего же ты у меня привередливая — так в старых девах останешься, — кикиморка укоризненно покачала головой, глядя на Малинесс де Пузырино. — Ну чем тебе не понравился вчерашний жених? У него титул, между прочим, есть — баллон, — она развернулась в сторону огромной банки с горной водой.
Но Малинесс де Пузырино даже не повела бровью, которую ей вчера перед сватовством нарисовала Тюса.
— Баллон — это то же самое, что барон, просто в тех местах, откуда он родом, букву 'Р' не выговаривают, — назидательно сказала пузырьку кикиморка и склонила голову, прислушиваясь к тому, что ей ответит Малинесс.
Но та хранила гордое молчание и смотрела куда-то вбок.
— Вот допрыгаешься у меня! Возьму и выпью тебя с чаем, — погрозила она пузырьку пальцем и поставила на прилавок рядом с собою.
Тут колокольчик на двери звякнул, и в аптеку вошел не кто иной, как… младший брат Тюсы.
— Ты как здесь оказался? — спросила обескураженная кикиморка.
Тот пригладил лохматый чуб и стал стрелять глазами по сторонам.
— Я не один, — он показал ей пальцем в окно.
Тюса посмотрела в окно, и внутри нее все затрепетало. Рядом с аптекой стояли бабушка и мама с папой, целые и невредимые.
— Живые, — кикиморка взмахнула руками, опрокинув пузырек с сиропом на пол. Тот разлетелся на мелкие кусочки, превратившись в вязкую лужицу с осколками стекла. Тюса перепрыгнула через нее и побежала на улицу.
Она повисла на шее у отца, вдыхая знакомый запах его волос.
— Ну, ты выросла! Погоди, сейчас задушишь меня совсем, — ласково проворчал отец.
— Живые! — повторила Тюса во весь голос и стала танцевать, приседая и подпрыгивая.
— Вот-вот, что я вам говорила. Вбила себе в голову, что вы умерли и все тут, — бабушка поправила уголки платка и погрозила кикиморке пальцем. — Не верила мне, а они и вправду на заработках были.
— Значит, жить будем долго, — с улыбкой ответила ей мама и ласково обняла Тюсу.
Та разомлела от счастья, но вдруг с тревогой отпрянула.
— Это что ж, придется снова в кочку возвращаться? — она прижала руки к груди и с мольбой посмотрела на отца.
Отец загадочно улыбнулся и поправил воротник своей рубахи.
— Не придется. Мы переехали в холмик у горного ручья Бубенцы. Это рядом!
— Ну да?!! — завопила Тюса и ноги ее слегка подкосились под тяжестью двойного счастья. В ее воображении тут же развернулась солнечная перспектива относительно нормальной жизни, заполненной в равных пропорциях работой, отдыхом и личными делами. Тюса схватила отца за руки и, переполненная эмоциями, пустилась с ним в триумфальный пляс. Брат, который с самого своего рождения вечно воровал ее творческие идеи, последовал примеру кикиморки, увлекая в зажигательный танец маму.
В этот момент к аптеке подошел Фабиус, держа перед собой поднос с завтраками. Он недоуменно оглядел кикиморов, вытворявших неизвестно что у дверей его аптеки.
Брат Тюсы, обхватив маму за талию, сосредоточенно пытался танцевать вальс, в то время как она явно танцевала танго. Бабушка, приложив к глазам здоровенный носовой платок, рыдала в голос, покраснев до корней волос.
Тюса, явно вкладывая в безумный танец всю свою душу, мотала несчастного отца из стороны в сторону, бесконечно выкрикивая: 'Только бы это был не сон! От счастья она охрипла, в горле у нее что-то булькало, но, тем не менее она продолжала добросовестно выкрикивать эту фразу как заклинание. И отпрашиваться у аптекаря она начала именно с нее.
Все семейство направилось по тропинке в сторону Северных гор, оживленно жестикулируя и перебивая друг друга. Тюса отметила про себя, что впервые в жизни младший брат не раздражал ее совсем. Напротив, она чувствовала к нему огромную нежность.
Когда они подошли к новому дому — небольшому уютному холмику, расположенном в переплетенной чащобе кустов и всевозможной зелени, — солнце было высоко над верхушками деревьев. Горный ручей, извиваясь по камням, спускался вниз небольшим водопадом. Сотни крохотных брызг блестели на солнце, как драгоценные камни.
— Бриллианты, вот они, настоящие бриллианты, я их нашла! Где там этот балбес Зак, я его обещала позвать! — Тюса с братом залезли в ручей и стали брызгаться.
— Не зря его называют Бубенцы. Слышите, как капли звенят? — отец наклонил голову и прислушался к шуму падающей воды.
Все сразу замолчали и тоже прислушались. Тюса отчетливо услышала нежный звон, не похожий ни на что.
В этот самый момент Зеленыч подошел к книжному шкафу и открыл наугад толстую книгу.
— Там, где играют бубенцы,
Научатся летать птенцы…
Он почесал задумчиво бороду и посмотрел в окно, в сторону гор.
Глава 12. Восход солнца
Накануне, двадцатого марта, совершенно неожиданно выпал снег. Было это для Северо-западного леса в диковинку, когда такое было в последний раз, никто и припомнить не мог.
— Чтой-то в нашем лесу пошли сплошные беспорядки, — пожаловался Шишел своей старухе, орудуя большой деревянной лопатой около пня. — Сперва кикиморы в деревья полезли, потом тролли раскурочили пол-леса, опосля холмовики стали по лесу разгуливать, как у себя дома! Девки вырядились в мужские штаны и хулиганят похлеще парней, а кое-кто из мужчин юбчонки стал примерять! — леший сузил глаза и громко сплюнул, было видно, что последний пункт его расшатанная нервная система отказывалась принять категорически.
— Это все оттого, что некоторые, вместо того чтобы на своем пне сидеть, полезли в генералы да министры, — съязвила бабка, с раздражением откидывая снег от пня. — Вот в природе все вверх тормашками и перевернулось! Теперича у нас не праздник Большого Дерева, а Рождество! А на Рождество, глядишь, по грибочки да ягодки пойдем. Как говорила моя бабушка: всяк сверчок — знай свой шесток!
Она воткнула лопату в сугроб и поздоровалась с Роффи, которая прошла мимо них с ведром воды.
— И где ж это ты видала, старая, чтоб сверчки сидели на шестах, как почтовые голуби у Локусты? Это совсем не так говорят, погоди, дай вспомнить… всяк грибок — знай свой роток! Так старики наши говорили, дескать, одному надо опят, другому — лисичек…
— А третьему — мухоморов, — ехидно добавила бабка, подбоченившись.
— Чтой-то ты сегодня вредная, погода, должно быть, действует, — проворчал Шишел, воткнув свою лопату рядом.
— Говорю тебе, там не про грибы было, я пока из ума не выжила!
— А, вспомнил — всяк росток знай свой листок! Это про современную молодежь. Дескать, ежели ты береза, нечего из себя дуб корячить. А то, понимаешь ли, развелись в лесу петарды, не пройти, не проехать, — леший поморщился и задрал голову. — Я вот давеча сделал из министерства кормушку для перелетных птиц, такая красота стала! Можно теперь как раньше на пне сидеть.