Когда мы познакомились в Вегасе, она была хороша и интересна, и у неё был самый сексуальный акцент, который я когда-либо слышала, но тогда я её еще не знала. Она меня не захотела? Переживу. Но то, как я проводила с ней время – практически все мое свободное, если уж честно – и видела, как прекрасно она вписалась в мою жизнь, превратило мое еле заметное желание в большую ноющую боль. Теперь я узнала её, но не её сердце. Так – еще нет. А в последнее время… захотела. Захотела сказать ей: дай мне неделю. Неделю тебя, твоих губ и смеха у меня в постели. Просто неделю, и тогда я буду в порядке.
Конечно же, это не правда. И даже несмотря на то, что она меня никогда не целовала – не считая быстрого мягкого поцелуя на нашей псевдо-свадьбе – я знаю, мне было бы гораздо хуже, если бы она осталась здесь на неделю и потом ушла. После этого мое сердце станет бесформенным, как растянутый от большого тела шерстяной свитер. Хотя кто знает, может быть, оно и до встречи с Лерой было деформированным. Но в отличие от моих прошлых девушек – с кем-то я встречалась пару недель, с кем-то месяц – Лера, кажется, не станет давить на мои слабые места, желая знать обо мне все подробности. Вместо этого она просто принимает все, что я ей скажу.
Может, именно поэтому у нас такие близкие отношения – ведь у меня еще не было шанса их разрушить, закрывшись именно в тот момент, когда необходима открытость и близость.
В ту ночь, когда наши лучшие подруги своими либидо крушили стены спинками кроватей в номерах в Вегасе, мы с Лерой гуляли по Стрипу и разговаривали о работе. О писательстве и иллюстрации, о женских образах в комиксах, о книгах, которые сейчас читаем. Говорили о «Рэйзоре» и буквально пару слов о её магазине, – я даже не знала, что она переезжает в Сан-Диего.
С ней так легко. Это похоже на тонкий вкус какого-то восхитительного лакомства, которое я хочу продолжать есть, пока не лопну. Где-то посреди хаоса, царящего на Стрипе, я набралась смелости, чтобы остановить её на полушаге и, взяв за руку, развернуть лицом к себе.
– Наши номера, наверное, заняты, – начала я, глядя на её подбородок, после чего заставила себя встретиться с ней взглядом.
Она улыбнулась, и я впервые обратила внимания на то, какие у неё идеальные зубы – ровные и белоснежные, с заостренными клыками, что делало её почти похожей на волчицу – какие гладкие губы и насколько голубые глаза за стеклами очков.
– Наверное.
– Но мы можем… – я замолчала, переведя взгляд в сторону.
Она ждала, следя за мной, и её глаза не выдавали, что она знала, какое именно предложение я собираюсь ей сделать.
Собрав все свое мужество, я посмотрела на неё.
– Мы могли бы снять номер на эту ночь, если ты хочешь. Для нас двоих.
Выражение её лица осталось совершенно таким же – удивительный покер-фейс Леры включал в себя милую улыбку и не осуждающий мягкий взгляд – и она очень вежливо отказалась.
Я почувствовала себя униженной, но в конечном счете справилась с этим, и с тех пор мы эту тему больше не поднимали.
Позже, когда я обнаружила, что она сюда переехала, и что, помимо общих подруг, у нас есть общая страсть к комиксам, мы часто виделись, и осадок от того отказа исчез. На его место пришла своего рода идеальная дружба.
Лера никогда меня не осуждает, не высмеивает, не давит. Она не бывает против моего молчаливого настроения, когда все, что я хочу делать, – это склониться над листом бумаги и рисовать. Она не возражает, когда я, фанатея от чего-то, болтаю об этом целый час. Лера ненавязчиво честна, когда я рассказываю ей о новых сюжетных линиях. Она часто включает для меня странную музыку и заставляет сидеть и слушать, потому что даже если мне не нравится, она хочет дать мне понять, почему ей – да. Она может говорить о чем угодно, начиная от «Вероники Марс» и «Гена 13» и заканчивая NPR и ремонтом автомобилей. Или же она может просто молчать, что я тоже люблю. Она отличный слушатель, она забавная, добрая. Целиком принадлежит себе, и её природная уверенность – лишь часть того, что делает её совершенно неотразимой. А тот факт, что она высокая, великолепная, с самой потрясающей улыбкой на свете, – практически контрольный в голову.
Спустя два месяца после нашего брака и аннулирования я привела её познакомиться со своим папой. Тем вечером, после куриного барбекю и чипсов с сальсой – и пока я на заднем дворе пыталась масляными красками запечатлеть закат – Лере поведали о моей жизни.
Когда мне было двенадцать, папа вернулся домой из своей третьей поездки в Афганистан. Он был в совершеннейшем раздрае: прошел путь от талантливого медбрата к отправленному с честью в отставку ветерану, страдающему бессонницей и прячущему на кухне оксикотин. Не вытерпев и месяца, мама ушла посреди ночи, даже не попрощавшись. Ни с кем из нас.
Сначала я пыталась собрать папу по кускам, потом он меня, и так прошло несколько лет, прежде чем мы поняли, что каждый должен сам нести свою ношу. Некоторое время все было плохо, но потом стало улучшаться, и сейчас мои отношения с отцом – это самое светлое, что у меня есть. Я рассказываю ему обо всех своих мыслях, не зависимо от того, насколько они незначительные. Благодаря этому я могу держаться молодцом. Я бы предпочла больше никогда не видеть солнце, нежели его.
Я никогда не догадывалась, что именно рассказал Лере папа, но после того вечера вместо расспросов Лера просто сложила все услышанное в воображаемый ящичек Таси и оставила там. Иногда в разговорах всплывали мелкие детали – те, что до сих пор знали только Катя и Полина – которые давали понять, что она знала куда больше, нежели я ей говорила.
Когда все это случилось в моей жизни, рядом были Катя и Поля, ведь мне никогда бы не справиться в одиночку. Но если и существовал кто-то, про кого я хотела, чтобы он знал меня лучше всех, – это Лера.
Месяц назад после нескольких бутылок пива я наконец спросила её:
– Как много тебе папа рассказал обо мне?
Она замерла, держа бутылку у губ, после чего медленно поставила ее обратно.
– Он рассказал мне свою версию. От твоего детства до взрослых лет.
– Хотела бы ты услышать мою?
Повернувшись ко мне, Лера кивнула:
– Конечно, хочу. Когда-нибудь. Когда угодно и все, что захочешь рассказать.
Тем вечером я чуть было её не поцеловала, чуть было не осмелела. Потому что когда я ответила, что хочу услышать и о ней, она выглядела настолько благодарной, настолько полной тем, что на моем лице называлось бы любовью. И тогда в первый и единственный раз я подумала, а что если она так же сильно увлечена мной, как и я – ей? Но мне пришлось разрушить момент, опустив взгляд на стол.
Когда я снова посмотрела на неё, у неё на лице красовался фирменный покер-фейс, и она сменила тему разговора.
Я вспоминаю сейчас обо всем этом, наблюдая, как она спит. При этом желая, чтобы проснулась, и можно будет смолоть кофе. Но мой телефон делает это вместо меня, горланя на столе на максимальной громкости рингтоном Бенни.
– Алло? – я отвечаю так быстро, как только могу, едва не уронив телефон.
От звука Лера резко садится, ошалело озираясь вокруг. Я машу ей рукой из кухни, и она, увидев меня, расслабляется. Потирает лицо и смотрит на меня с неприкрытой нежностью.
Она так же смотрела на меня тем вечером в баре месяц назад. Слегка приоткрыв рот и прищурившись без очков. Её улыбка – как появившееся из-за облаков солнце.
– Привет, – хриплым ото сна голосом говорит она.
– Тася, это Бенни, – раздается в трубке голос Бенни. – У меня тут Анджела на второй линии.
– Да? – бормочу я, не отводя взгляда от лица Леры. Я вижу, как на нем облегчение и счастье сменяется легким смущением, когда она оглядывает комнату.
Она садится, опираясь локтями на бедра и опустив голову на руки:
– Ох блядь. Моя голова.
Полина однажды сказала, что по тому, как на тебя смотрит человек, если видит тебя сразу же, проснувшись с утра, можно понять, какие чувства он к тебе питает. Опустив глаза, я провожу ногтем по столу, стараясь никак не интерпретировать утренний взгляд Леры.