В таком саду схоронить - вовек трупа не обнаружат, подумалось Кирзачу. Хорошо Штиблет придумал, только того не учел, что у Кирзача новое свойство откроется: мысли других людей словно рентгеном видеть. Свойство смертника, наверное. Одно надо решить, сейчас Штиблета укладывать или пересидеть у него несколько часов. Штиблет мог по двум вариантам пойти: или засада уже в доме ждет, или он вызовет забойщиков, когда убедится, что Кирзач совсем размяк и Штиблету во всем доверяет.
Сейчас надо укладывать, метров за десять до порога крыльца, решил Кирзач. И метров за десять до порога он обхватил Штиблета сзади и с ходу резанул его финкой по горлу. Потом отскочил, чтобы самому кровью не запачкаться.
И тут же из дому грянули выстрелы. Кирзач отпрыгнул, укрылся за толстым кривым стволом старой яблони, потом, согнувшись, перебежками, от ствола к стволу стал уходить из сада. Из дому выскочили пятеро. Кирзач, в это время переместившийся за густую поросль малинника, почувствовал, как обожгло его руку. Умелые стрелки, чтоб их... Но Кирзач уже успел уйти настолько далеко, что засаде не достать. Крадучись, согнувшись в три погибели, он стал выбираться к городку, к скоплению домов. Из Петушков срочно линять надо... А дальше? А дальше - соображу.
20
Когда Высик, приняв командование от Никанорова, убедившись, что в его отсутствие все было правильно и даже более, чем правильно, разобравшись с текущими делами, под вечер заглянул к врачу, Игорь Алексеевич налаживал совершенно фантастический аппарат. Вроде, магнитофон, но от советских магнитофонов, которые Высику доводилось видеть прежде, отличается так, как океанский лайнер отличается от лодки-долбленки.
- Откуда у вас это чудо? - не утерпел Высик.
- Вообще-то, из Швеции, с чемпионата мира по футболу.
- А до вас как оно добралось?
- Только что, от пациента. Вы не поверите, кого я от сердечного приступа откачал!..
- В "Красном Химике", что ль? - сразу догадался Высик.
"Красный Химик" был "элитным" дачным поселком, где обитали крупнейшие ученые. И публика к ним в гости съезжалась соответствующая.
- Точно.
- И к кому ж вас вызвали?
- Я ж говорю, не поверите... К самому, - врач даже голос понизил, - Андрею Николаевичу!
- Бросьте! - даже Высика проняло.
Андрей Николаевич - его так привыкли называть уважительно, по имени-отчеству, что фамилию можно и не упоминать; а так, и спустя двести лет, наверное, эта фамилия у любого болельщика от зубов отскочит - был много лет капитаном самой популярной футбольной команды... И, как считали многие, лучшим задним защитником в истории советского футбола. Так он же не только защищался, он заколачивал столько, что многие форварды позавидовали бы. Потом он почти десять дет отмотал в лагерях - вроде, Берия обозлился на всю команду и на капитана в первую очередь - хорошо, для болельщиков, что обломали его не на взлете карьеры, как Стрельцова, а уже на исходе, ему-то от этого не легче, но, считай, пятнадцать лет он болельщиков радовал... И выпустили его одним из первых, и сразу он в легенды вернулся, страна чуть не на руках его от лагерей до дому готова была донести, а этим, уходящим, летом, он стал одним из руководителей нашей команды, и во многом его заслуга была в том, что наша команда, на первом же чемпионате мира, на который выехала, так высоко подскочила, он игру ставил, особенно в обороне. И еще - шила в мешке не утаишь - все знали, что он изо всех сил Стрельцова отбивал, перед высшими чинами. Да, вот так народный телеграф устроен: вроде, ни в одной газете никакой информации нет, а миллионам известно, что Андрей Николаевич за Стрельцова и прочих торпедовцев воевал....
- Именно так, - кивнул врач. - Поступил срочный вызов, на дачу академика Петренко. Примчался, а там сам академик, два народных артиста из МХАТ, еще всякая знатная публика, и все говорят: вот, откачивайте Андрея Николаевича. Ну, там пустяки оказались, моментально в порядок привел, а Андрей Николаевич мне и говорит: я, говорит, хочу вас отблагодарить, но не знаю, как, может, вы этот магнитофон возьмете? И описывает мне историю этого магнитофона: когда он в Швецию отбывал, на чемпионат, дочка его попросила хороший магнитофон ей купить. Он и подобрал самый, по его разумению, лучший. А дочка засмущалась и испугалась: мол, таким хорошим магнитофоном ей и пользоваться боязно. Если сломает, вовек себе не простит. В общем, решили продать магнитофон кому-нибудь, кому он как профессионалу может пригодиться. Актеру, например, которому, когда репетирует, качество звукозаписи очень важно - надо ж проверять, как твой голос звучит. Или музыканту, или какому-нибудь ученому, которому хороший магнитофон в работе нужен... И тут - вдруг - этот магнитофон мне суют! Я, естественно, отказываюсь, что не имею права такой дорогой подарок принимать, и что ничего я не сделал особенного, но тут уж все на меня насели, и сам академик Петренко мне сказал: берите, берите, отказом вы очень обидите. Мы все давно вас знаем, и, честное слово, к вам обращаемся с более спокойной душой, чем в городе ко всем этим врачам самых престижных и закрытых ведомственных клиник. Даже жалко, что такой хороший врач в глухом углу пропадает. Ну, я ответил в том смысле, что спасибо, конечно, на добром слове, но жалеть меня не надо, в хорошую московскую клинику переезжаю, последние дни здесь дорабатываю. Ну, тут они и поздравили меня, и повздыхали, что теперь летом медицинское обслуживание будет не на прежнем уровне, и сказали, что прощальный подарок я тем более обязан принять... Вот так. И еще две пленки мне дали, к магнитофону. Какой-то новый исполнитель появился, вроде Вертинского - в смысле, собственные песни исполняет, на свои стихи и музыку - я в его собственном исполнении еще ничего не слышал, хотя две-три песни знакомые исполняли, под гитару... Некий Булат Окуджава. Не встречалось вам такое имя?
- Нет, - ответил Высик. - Не встречалось.
- Ну, значит, вместе сейчас и послушаем.
Врач зарядил первую бобину в магнитофон, включил воспроизведение. Высик не мог от магнитофона глаз оторвать, и сперва даже не очень воспринимал то, что пел неизвестный молодой шансонье. А потом включился, на такой "Песенке про Леньку Королева" его зацепило. Что-то очень тихое и правдивое в этой песне было - та грусть, которую, показалось ему, только люди, через фронт прошедшие, и могут верно передать: чистой-чистой нотой... И сразу вся война живо вспомнилась, и ушедшие друзья перед глазами возникли... Высику даже немного обидно сделалось, что этот Окуджава заставляет его, человека тертого и закрытого, так остро переживать и с такой полнотой возвращаться в прошлое. Но обида стиралась тем, что это прошлое в будущее было распахнутым, как ни странно. Вот Высик и слушал дальше, и они с врачом молча прослушали "Неистов и упрям, Гори, огонь, гори...", и про “Не бродяги, не пропойцы…”, и про “Вы слышите, грохочут сапоги…” и еще несколько песен, и Игорь Алексеевич, ни слова не говоря, стараясь лишний раз стеклом не звякнуть, развел чистого медицинского, протянул Высику мензурку - мензурки всегда у них шли вместо стопариков...
Высик прислушался, перед тем, как стопарик опрокинуть. Этот самый Окуджава запел как раз:
А что я сказал медсестре Марии,
когда обнимал ее?..
А поле клевера было под нами,
тихое, как река.
И волны клевера набегали,
и мы качались на них.
И Мария, раскинув руки,
плыла по этой реке.
И были черными и бездонными
голубые ее глаза…
Высик застыл, почти оцепенев слушал. И само имя, и даже то, что эта Мария из песни тоже была медсестрой, в годы войны… Дух захолонуло, и так ярко всплыло все упущенное, утраченное, несбывшееся. Эта яркость зачеркнутых воспоминаний причинила такую боль, что захотелось Высику найти в Окуджаве какие-нибудь недостатки – чтобы боль уменьшить, заглушив придирками…