- А, мне уже до лампочки, - отмахнулся Кирзач.
Они примолкли, и через открытое окно донеслись, далеко снизу, звуки жизни московского двора: крики детей, у которых еще не кончились каникулы, потом ругань шахматистов в беседке - насколько можно было понять, улетевший мимо футбольный мяч точнехонько в беседку угодил, вокруг которой золотые шары уже цвели вовсю, и разметал шахматную партию... "Еще раз, паршивцы, и я вам мяч проколю!" - грозился глуховатый немолодой голос. "Дядя Вова, так мы ж не нарочно!..." Потом шахматисты стали восстанавливать партию, и было слышно, как они обсуждают, на А4 стояла белая ладья или на А5, и как пешки размещались... Где-то радио включили, голос Марка Бернеса над двором запел. Тут же затарахтел мотор какой-то развалины - владелец свой ветхий автомобиль отлаживал, "жестянку", или, как еще называли такие машины, "инвалидку", потому что подобные машины с ручным управлением выдавались особо заслуженным инвалидам... И с нижнего этажа, восходящим потоком теплого воздуха, потянуло жареным луком и бараниной, и, совсем издалека, через кварталы и кварталы, слабо донесло гарь железнодорожных путей, и это был не просто запах гари, а запах дальних путешествий, запах тоски по ровному перестуку колес, в этом запахе был соленый привкус всех морей, и Черного, и Белого, и Балтийского, и Каспийского, и даже Тихого океана, на бортах и колесах Владивостокских вагонов принесенного... А на пустыре за двором и футбольной площадкой другие мальчишки, вдохнувшие этой тоски по небывалым странам и временам, пропускали ее через легкие, усваивали в кровь, и в мальчишеской крови эта тоска превращалась в дивное чувство сопричастности ко всему, что было, есть и будет на земле, в азарт навсегда и в смерть понарошку, и палки, на которых они скакали и которыми фехтовали, превращались во всамделишных, в отличие от смерти, коней и шпаги, и лист лопуха, приткнутый за ремешок кепки, превращался во всамделишнее перо на всамделишней мушкетерской шляпе, и, когда на секунду затихли и шахматисты, и футболисты, и автомобилист мотором перестал тарахтеть, в эту звенящую от чистого напряжения секунду тишины врезался с пустыря ясный голос: "Падай, ты убит!.." И кто-то упал, и для кого-то, "убитого", эта смерть во время абордажного боя или на мощеном монастырском дворе Парижа, стала очередным отрицанием смерти, очередным доказательством того, что смерти нет, а есть городская полынь, остро пахнущая под солнцем, и есть голубое небо над этой полынью, в которое можно глядеть и глядеть, пока лежишь, раскинув руки...
И весь город входил в окно, и у Кирзача потемнело в глазах от злобы. До чего же люто он ненавидел все это, всю эту "нормальную" жизнь. Он с трудом сдержался, иначе мог бы и непоправимое совершить, алкогольными парами разогретый в своей ненависти. Убить собутыльника - и засыпаться, не доведя до конца самого главного. Но он вовремя напомнил себе, что идет к иной цели, и что он взорвет изнутри этот цельный шар городской жизни, балансирующий, несмотря на все невзгоды, на тяге к миру и покою, к безмятежности и уюту... Люди будут говорить: "Если самого Марка Бернеса убили, то кто же защищен?" И трещина, прошедшая по шару, еще долго не затянется, еще долго будет впускать извне смятение и мрак...
Но прежде всего, надо благополучно выбраться из города. И оружие раздобыть.
И тут его осенило.
На железных дорогах, на местах погрузки и разгрузки всегда есть линейная милиция, охраняющая грузы и следящая за порядком, и охрана эта обязательно вооружена, и грузчики обычно в недурных отношениях с охранниками. Во всяком случае, охранник запросто подпустит грузчика к себе, ничего не заподозрив - как своего. А ночью, когда надо тоннами грузов быстро заполнять или освобождать вагоны, пропажи кого-то из охранников хватятся не сразу. Пока обнаружат труп, Кирзач будет далеко - и со служебным пистолетом, проверенным и пристрелянным. И не надо соваться туда, где можно голову сложить.
- Слушай, - сказал он, - а ты... того... в ночь выходишь?
- До ночи еще далеко... А что?
- Интересно, как у вас платят - сразу?
- Ну, нам зарплата идет, ежемесячно, еще премии быть могут. А студентам, что у нас подрабатывают, на руки расчет выдают, в конце смены.
- Я за студента сойду?
- Брось! Что тебе приспичило?
- Да вот, думаю, сперва восстановить то, что потратил от отпускных, а потом уж к жене возвращаться...
- Это ты дуришь, - с пьяной уверенностью сказал Гриша. - Куда тебе? И потом, не очень-то много получишь. Студентам платят меньше, чем нам, профессионалам... И вообще, давай ко мне в комнату перебираться. Скоро соседи придут, незачем, чтоб они нас на кухне видели.
- Перебираемся, - сказал Кирзач. - Только, может, еще за одной сгоняешь?
- Так это ж не опохмел уже выйдет, а вообще...
- Сам сказал, до ночи далеко. Отойдем.
Гриша недолго сопротивлялся, и через десять минут унесся за очередной бутылкой, а Кирзач, вытянувшись на диване в Гришиной комнате, неспешно соображал, как быть дальше.
Самое лучшее - вместе с Гришей отправиться, и пусть он представит его как мужика, который хочет подработать. Есть и другой вариант: упоить Гришу в усмерть, забрать его документы и отправиться одному. Хотя, зачем оставлять лишнего свидетеля? Убить его, и вся недолга, на диван уложить, укрыв одеялом. Раньше, через сутки, не хватятся, что в постели жмурик лежит, а не упившийся до потери сознания. На работу не выйдет - ну и что? Может, он заболел, может, бюллетень от врача принесет... Друзья-приятели только завтра к вечеру навестить вздумают, а соседям Гриша явно до лампочки...
Значит, подходишь с Гришиными документами, отдельно от других грузчиков, с первым же охранником, который остановит - а идти надо так, чтобы попасть на одинокого охранника, но это уж можно устроить - разбираешься по-своему, сперва эти документы предъявив...
Главное, не нарваться на охранника, который Гришу в лицо знает. Но и тут можно начать чушь плести: мол, запил дружбан, отдал свои документы, чтобы ему прогул не засчитали, обещал плату за эту смену мне отдать... Если изобразить заплетающимся языком, то охранник уши развесит, а всего-то и надо одну секунду, чтобы охранника обезоружить да в укромное место тело пристроить, под вагон куда-нибудь или у глухой стены, куда дай Бог раз в ночь кто-нибудь отлить забежит...
Чем больше думал Кирзач, тем больше ему этот план нравился - своей рисковостью, тем нравился, что несколько раз надо по ниточке над пропастью пройти, не сорвавшись. Зато если вся игра сложится - а он чувствовал, что сложится, вон, какой фарт ему идет, даже любой облом не в облом - какой он банк сорвет!..
Решено - повыкачивать из Гриши побольше подробностей о его работе, где там, что и как, с какой стороны линейные кучкуются, а с какой стороны всего лишь один линейный дежурит, поодаль от остальных, и, если по Гришиным ответам он почует, что все складывается, то...
Он услышал, как отпирают входную дверь. Гриша с водкой возвращается, сонно подумал он. Но это был не Гриша.
- Проходите, товарищ участковый, проходите, - услышал он женский голос. - Хорошо, что я вас у подъезда встретила, а то бы, небось, и не попали, никого, наверно, нет еще, кроме Гришки-пьяницы, а его не добудишься...
Кирзач напрягся. Сигнал тревоги загудел в его башке во всю мощь.
И здесь везение Кирзачу не изменило. Представляй участковый хоть немного получше, с кем ему предстоит иметь дело, он бы не сунулся в квартиру. А так, он решил сам пожать все лавры. Хотя, услышав, довольно случайно, от Коли, одного из вчерашних собутыльников Кирзача, что пили они с человеком по фамилии Денисов, и что этот Денисов у Гришки Семыкина, который грузчик, остался ночевать, он первым делом заглянул в отделение и отправил донесение, что на его участке один подозрительный Денисов имеется. Потом еще раз поглядел ориентировку, прочитал, что, возможно, под этим именем скрывается особо опасный беглый преступник-рецидивист, и решил: чем черт не шутит... МУР и опоздать может, у них, небось, сообщений о подозрительных Денисовых навалом, а "особо опасный" может означать лишь то, что он три срока за кражи отмотал, и смылся где-нибудь на пересылке, получив четвертый, не скрутит он такого “опасного”, что ли. Про то, что это - Кирзач, превратившийся во взбесившегося зверя и подписавшийся Марка Бернеса убить, простым сотрудникам милиции не сообщалось, чтобы лишней паники не пошло.