— Эй, бача!
Он подпрыгнул от неожиданности. Оказалось, бояться было нечего. Позади него стоял дядька лет пятидесяти. Чисто выбрит, морда гладкая, без морщин, только по длинным волосам с проседью, рассыпанным по плечам, и заметно, что уже не молод. Одет дорого — кожаный плащ, кожаная шляпа, руки в тонких перчатках, блестящие ботинки мнут снег. Такого бы отловить попозже ночью, дать по башке да забрать всё, что нужно. А Сухробу сейчас всё сгодилось бы. Особенно плащ и шляпа. В старой олимпийке и вязаной шапочке он сейчас — лакомый кусок для любого мента. Сразу видно — бедный, а раз бедный, значит, документов нет, забрать можно. Тех, кто богато одет, менты не трогают.
— Работа нужна? — спросил кожаный. Сухроб молчал, но мужик понял, что он сейчас на всё согласится, и продолжал: — Есть работа. Трудная, но хорошая. Плачу хорошо, без обмана. Якши-ма?
— Якши, — улыбнулся Сухроб. Некоторые из этих уродов пытались вставлять в свою речь ломаные татарские, узбекские и азербайджанские словечки, думая, что делают Сухробу приятное, а он делал вид, что ему это нравится. На самом деле, ему на это было насрать. Работа. Что ж, можно и поработать.
— Сколко платиш, уважаемый? — спросил он
— Шесть тысяч — сутки работы. Подвал от хлама разгрузить, вымыть и вычистить. За сутки справишься. Не успеешь — ещё поработаешь, но за те же деньги. Ну что, по рукам?
— Па рукам, хазяин! — ещё шире улыбнулся Сухроб.
…Сухроб думал, что хозяин позовёт дворника, но он открыл железную дверь своим ключом, и они спустились в подвал. Ему сразу показалось странным, что никакого хлама в подвале нет. Окна были забиты наглухо и под потолком еле теплились несколько ртутных ламп, но в подвале было невероятно светло. Как будто светился сам воздух или стены.
«А что я теряюсь-то…» — подумал Сухроб. В подвале кроме них — никого. Так что же…
Он притормозил, пропустив хозяина на шаг вперёд, и тихонько достал нож. Он уже видел, как этот баран валится с перерезанным горлом… но вместо этого рука в перчатке с нечеловеческой силой стиснула его запястье. Другой рукой кожаный коротко и сильно ударил его по уху — точно гвоздь забил. Сухроб потерял сознание.
…Он очнулся в странной комнатке. В ней не было ни окон, ни дверей, но вся она была залита зеленоватым светом. Сухроб пошевелился и обнаружил, что лежит голый, привязанный к большому плоскому камню. Нет, не привязанный, а как будто приклеился. Как гвоздь к магниту.
— Очнулся, голубчик, — хехекнул знакомый голос.
Сухроб запрокинул голову — аж позвонки захрустели — и увидел своего коварного работодателя. Он понял, что это был давешний дядька в кожаном плаще, хотя сейчас на нём была чёрная накидка с капюшоном, скрывающим пол-лица.
— Жди, парень, сейчас за тобой Хозяин придёт.
Сухроб покрылся холодным потом.
— Атэц… Хазяин… Гаспадин… Ны убывай! Што хош дэлай, ныкто не видит, ны убывай… — Он и вправду был готов вытерпеть что угодно, он бы это пережил… только чтобы жить дальше.
— Цыц! Молчи, животинка, ряду не мешай! — прикрикнул похититель и, вытянув в направлении Сухроба левую руку, сделал кистью странный жест… как будто заклеивал что-то косым крестом… и Сухроб перестал владеть своим телом. Но, неподвижный и безъязыкий, он видел, слышал и чувствовал всё до конца.
Несколько секунд похититель смотрел в лицо Сухроба. Удостоверившись, что пленник нем и недвижим, неторопливо двинулся вокруг камня против часовой стрелки. При этом он негромко приговаривал слова, половину из которых Сухроб не понимал, но один только голос, напоминающий шипение гюрзы, пугал пленника до потери сознания… почти. Сознание он так и не смог потерять.
— Стану я, Викентий, не перекрестясь, пойду я, Викентий, не благословясь, на восток хребтом, на закат лицом, не путем, не дорогой, а подземным ходом, не в чисто поле, а в тёмное подземье, а в тёмном подземье — тёмная келейка, а во тёмной келейке — сего места суровый Хозяин, дому хранитель, духам повелитель, злыдням гонитель да лютый губитель, а поклонюсь я Хозяину жертвой доброй, небитой-некровавленной, и быть тебе, Хозяин, завсегда в силе, храни, Хозяин, дом сей и людей, в нём живущих, от всякого зла и порчи, а слова мои, какие недоговорены, какие переговорены, будут крепки да лепки!..
Он не спеша ходил вокруг камня и бормотал странные, шуршащие, колючие слова. Сухроб, одуревший от всего происходящего, не в силах вымолвить ни слова, бессмысленно пялился в угол. Пятно тени в нём внушало ему безотчётный ужас — и всё же он не мог отвести от него глаз. Через некоторое время он увидел, как это пятно задрожало — так колеблется воздух над костром. Странная, зыбкая фигура, похожая одновременно на высокого длиннорукого человека и на копну сена, двинулась оттуда в его сторону. Сухроб едва не обмочился от страха, когда увидел, что подземное чудище рассматривает его и улыбается — так, как улыбался бы он сам при виде свежепожаренного, истекающего соком шашлыка.