В этом доме никогда ничего не случалось.
Он не поленился и перелопатил архивы за несколько лет. Жалобы, заявления, вызовы, анонимки… сгустки злобы, подозрительности, боли, отчаяния, страха, ненависти, глупости и подлости. Дом пятнадцать, семнадцать, двадцать один, двадцать один корпус один, двадцать один корпус два «а», двадцать три — этот домик ему хорошо знаком, там ещё давно поселились выселенцы за сто первый километр, когда сломали ихний барак, и потомство наплодили себе под стать. Мужики через одного с руками в наколках, в один год — четыре трупа по пьяной бытовухе, наркопритон, небольшой склад оружия… впору в доме отдельный опорный пункт открывать! А ещё лучше — обнести его колючей проволокой. Благо тамошним людишкам жить за колючкой привычно.
Да и в других домах жили не ангелы. Всё же не Новосибирский академгородок — нормальная среднерусская провинция.
А дом девятнадцать — форменная курская аномалия. Там не случалось драк в святые дни получек и авансов. Наркоманы и домушники обходили его стороной. Когда в широкой продаже появилась пневматика (в ту пору капитан был ещё младшим лейтенантом) и малолетние придурки стали пробовать её огневую мощь на бродячих собаках и соседских окнах, ни одно окно в «девятнашке» не пострадало. Там никогда не случалось пожаров, никогда не прорывало водопровод, ни разу не застревали лифты, тогда как в соседнем семнадцатом лифты пришлось отключить из-за регулярных поломок. Кажется, люди в «девятнашке» даже болеют и умирают реже, чем в соседних домах. Да и сам дом выглядит поразительно свежим: нигде ни щербинки, ни трещинки, ни пятнышка ржавчины, краска — как неделю назад положенная — а ведь соседний «двадцать один корпус один» не объявляют аварийным только потому, что людей расселять некуда. А этот — как новенький! Мистика!
«А ведь и вправду — мистика!» — подумал участковый. Странно, что на это никто не обратил внимание.
Как и на то, что в каждый високосный год в городе бесследно пропадает человек. Нет, люди пропадали и в обычные годы — но их потом находили, живых или мёртвых. А те злосчастные, которые пропадали накануне Касьянова дня, все как в воду канули. Предшественник рассказывал о двух безродных пьянчужках, пропавших в восемьдесят четвёртом и восемьдесят восьмом, о бомже, сгинувшем в девяносто втором — исчезновение этого бывшего человека никто бы не заметил, не будь он на контроле как наркокурьер. Уже на памяти участкового исчезли трое гастарбайтеров в девяносто шестом, в двухтысячном и в четвёртом. Они находились в России нелегально, их пропажа уж точно никого бы не взволновала, но он-то сам не мог её не заметить, потому что — ну, кто не без греха? — имел с них небольшой доход. Тем более что тот, который сгинул в четвёртом году, расплачивался не лавэшками своими нищебродскими, а интересными сведениями. Человек, которого все воспринимают как мебель, видит краем глаза и слышит краем уха много интересного.
Так неужто…
Он вспомнил Викентия Петровича — умного, корректного, немного насмешливого и в то же время излучающего загадочную, пугающую своей необъяснимостью силу. «А чо, реальный маньячина!» — сказал бы простой обыватель, просвещённый телевизором. Участковый был чуть более эрудирован в этой области, нежели простой обыватель. Он знал, что большинство «маньяков» — обычные лохи, жертвы рокового для них стечения обстоятельств, недобросовестных следователей и падких до жареных фактов журналистов. Немногие из них действительно совершили хотя бы одно убийство или изнасилование. Кровожадных психопатов, способных годами водить за нос неглупых дядек в погонах и класть трупешники штабелями — единицы. Для того, чтобы профессионально и в больших количествах истреблять гомо сапиенсов, нужны нетраченые мозги. Нужна воля и кое-какие практические навыки. А ещё должен быть какой-то внятный мотив, повод, причина — ведь железные профессионалы сходят с ума не так часто, как показывают в кино. Какой смысл Викентию Петровичу истреблять бомжей и мигрантов? Строго раз в четыре года? Бред какой-то.
— Вот именно. Не лез бы ты сюда. Не твоего ума это дело.
— А? — Участковый чуть не упал со стула. Он ясно услышал голос Викентия Петровича — да что там голос, он готов был поклясться, что увидел его! Он сидел напротив и смотрел капитану в глаза, и взгляд его светло-серых льдинок не сулил ничего хорошего.
Участковый протёр глаза, и наваждение пропало.
Он поёжился и снял телефонную трубку — сообщить о находке ножа.
Какое-никакое, а достижение.
Сторожевой кобель, даже если не рвёт штаны воришкам, должен хотя бы брехать. Иначе жрачку не получит.