Это началось ещё в армии. Ночью, на грани сна и яви, он слышал голоса. Голоса доносились откуда-то издалека и чаще всего бывали неразличимы, но со временем он начал разбирать их. Иногда говорили между собой несколько человек, иногда звучал монолог. Он улавливал отдельные слова и даже обрывки фраз, но, как только он начинал прислушиваться, слова распадались на бессвязные звуки, и голоса затихали.
Разумеется, он не сказал об этом ни единой живой душе. Человека, который слышит «голоса», окружающие считают не вполне нормальным. И даже если психиатры не найдут у него никаких отклонений, сам по себе факт общения с врачами-мозгоправами закроет перед ним очень многие двери. А Викентий был честолюбив. Тем более что «голоса», поманив его с полгода, пропали.
Они вернулись спустя несколько лет — сразу, как только они с женой и первенцем Гришкой въехали в квартиру в новенькой девятиэтажке от завода. Когда радость по поводу обретённого угла схлынула, явилось смутное беспокойство. И причин для него вроде не было — на работе и дома всё шло своим чередом. На здоровье он не жаловался: даже звездообразный шрам на скуле, след ожога, который на войне чуть лишил его глаза, теперь только способствовал успеху у девушек — они во все времена падки до воинственных мужчин. Тем не менее, у Викентия испортился сон. Он ни с того ни с сего стал просыпаться среди ночи, как от толчка, и подолгу не мог уснуть. Через неделю после первого беспричинного пробуждения он услышал шорох, похожий на тот, какой издаёт пустая магнитофонная плёнка. Ещё через несколько дней шорох сложился во вкрадчивый шёпот:
«…ставят дома на земле не своей, не опаханной да не огороженной, да у прежних Хозяев не выкупленной, да без жертвы, без молитвы… оттого в домах тех злыдням раздолье, навьям приволье… оттого хозяйству разруха, а людям недуги да хвори, а в семьях разлад да раздрай… А от века мир молитвой стоит, жертвой доброй, небитой да некровавленной…»
Шёпот не пропадал, как это бывало раньше, не растворялся в бессмыслице, когда Викентий пытался к нему прислушаться. Кто-то настойчиво поверял ему тайны незримого тонкого мира, загадочного и страшного, который сосуществует с миром явным, дневным, и способен влиять на него. События, происходящие с нами и вокруг нас, даже наши мысли и чувства — всё это имеет корни в тонком мире, чьи незримые и неосязаемые обитатели снуют среди нас, помогают, вредят, нашёптывают…
Для Викентия настали тяжёлые дни. Временами его бросало в холодный пот от мысли, что он сходит с ума, порой он крепко задумывался, и думы эти были не из приятных. Рушился мир, в котором он жил — мир сложный, полный неизвестного, но всё-таки логичный, объяснимый в категориях объективной науки. Антинаучное — значит ложное. Викентий был воспитан в просвещённой советской семье, в детстве с большим удовольствием читал «Юный натуралист» и «Юный техник», чем «Мурзилку» и тому подобные соплеслюни. Он даже крещён не был — во всей родне не нашлось ни одной сильно воцерковлённой бабушки или тётушки, которая тайком сволокла бы младенца покрестить. К верующим всех мастей он относился с незлой насмешкой и сочувствием, как к людям чудаковатым, но безобидным. На войне многие ударились в суеверия: носили при себе разные амулетики, соблюдали приметы. Их командир, например, не трогал с места танк, не щёлкнув пальцами и не пробормотав неприличную мантру «Понеслась… по кочкам, со святыми упокой!». Викентий тоже носил на шее забавный камешек с дыркой, который нашёл за день до вылета в Зареку. Этакий сентиментальный наёмник, который и на чужбине носит с собой частицу родной земли…
Но всё это было невсерьёз: то ли игра, то ли спасительное самовнушение, аутотренинг, позволяющий человеку в экстремальной ситуации укрыться от окружающего ужаса. Викентий был убеждённым атеистом и материалистом. Вопросы первичности материи и сознания, бессмертия души и т. п. он считал раз и навсегда решёнными.
И вдруг ясная и логичная вселенная полетела кверх тормашками.
Неизвестно, чем бы это кончилось. Может быть, Викентий и в самом деле повредился бы рассудком, но где-то через месяц после начала «сеансов связи» в шёпоте стало мелькать слово «подвал». Неведомый собеседник — если можно назвать беседой общение, когда один говорит, а другой его обалдело слушает — звал его туда.
«Скорее всего, подвал нашего дома», — решил Викентий. Да, несомненно. Если бы это был другой подвал, он (он привык думать о нашёптывателе не как о галлюцинации, а как о реальном существе), скорее всего, уточнил бы.