— Комната наверху моя! — безапелляционно заявила Вера-малая. Пока все носили из машины вещи, она успела взбежать на второй этаж и примерить на себя роль Джульетты в сцене на балконе.
— Да пожалуйста, — рассеянно ответила Вера-большая, поглощённая поисками соковыжималки. Коробка, в которую перед отъездом упаковали сей бесценный прибор, оказалась забита обувью, среди которой неведомо как затесались три кружки, и крепло подозрение, что соковыжималка осталась-таки дома.
Воодушевлённая дочурка подхватила спортивную сумку со своим барахлом, сгребла игрушечного медведя (колоссальных размеров ядовито-розовое чудище с белым брюхом) и поскакала осваивать Lebensraum.
— А печь-то, печь! Настоящая русская! И даже с изразцами! О, да она и с конфорками, никакой плиты не нужно! Максим, да она же нас разорит, ведь сколько дров жрёт такое идолище!
(Последняя реплика принадлежала Алле Яковлевне — ни одна нормальная тёща не упустит случая попилить дорогого зятя.)
— Ну, дровами-то мы обеспечены. Выгляните, Алла Яковлевна, в окошко… нет правее… Видите? Этих дров хватит на три года, хоть каждый день докрасна печь калите.
— Папочка, ты срубил для нас всю сибирскую тайгу? — спросила Вера-малая.
— Почти угадала, — кивнул Максим. — Тут зимой низовой березняк свели…
— Что, неужели весь? — ужаснулась дочь.
— Весь, под корень.
— Нет, ну вот уроды! А куда же мы будем за грибами ходить?
— Да брось ты горевать, Верунчик! Там комаров было больше, чем грибов! — сказал Макс, хотя в глубине души ему тоже было жаль весёлой берёзовой рощицы. — Чаще будем на Пески ездить — там, помнишь, настоящий коренной бор, черники тьма, боровик на боровике…
— Нет, ну всё же уроды! — фыркнула Вера-малая.
— А вырубили — под дачи? — спросила старшая Вера.
— Угу. Будут по шесть соток продавать. И главное: лес свалили и оставили лежать, он им не нужен. Бери — не хочу. Ну и, кто не зевал, дровами разжился.
— Неужели бесплатно? — подняла брови тёща.
— Платил только за перевозку, — сказал Максим. — Конечно, не «жидкой валютой», времена не те, но всё равно получилось почти задаром.
После обеда настало время проинспектировать усадьбу. Самая старая яблоня раскололась вдоль ствола и была приговорена к смерти вместе с двумя замёрзшими зимою вишнями, на крыжовник напала мучнистая роса, но посаженные в прошлом году смородина, два сливовых деревца и две яблоньки принялись, благополучно перезимовали и чувствовали себя замечательно. Жена и тёща пустились в рассуждения о том, как преобразовать бывшие картофельные и капустные грядки, на месте которых было решено высадить зелень и цветы. А тем временем, увидев, что они приехали, на участок стали по одному, по двое подходить ближние и дальние соседи. В дачном посёлке, в который в последние лет десять превратилась почти обезлюдевшая деревня, жили дружно, и вот так запросто зайти вечерком в гости, покалякать, а если есть время, так выпить чайку или чего покрепче было в порядке вещей. Гости восхищались домом, который до того видели тысячу раз, хвалили хозяина, не забывая, впрочем, деликатно покритиковать проект. Намекали, что вселение в новый дом надо отметить как подобает. Женщины завязали с женой и тёщей дискуссию о том, будут ли смотреться возле крыльца белые флоксы или лучше посадить там садовые ромашки. Рассуждали, разумно ли будет похерить спасительницу-синеглазку и разбить на месте картофельных угодий, ещё от прежних хозяев оставшихся, клумбы с георгинами, канадский газон и пару грядочек с зеленью. Явился и четырнадцатилетний Петька Кравчук, давний и преданный поклонник Веры-малой. Явился не абы как, а с шиком — прикатил с соседней улицы на новеньком мопеде, затормозил у самых ворот и лихо спрыгнул с седла. Загорелый, поджарый, в майке-безрукавке, в обрубленных ниже колен джинсах, в берцах; добавьте для полноты образа зеркальные очки да алую бандану в соломенных волосах — ни дать ни взять, Дольф Лундгрен в щенячьем возрасте.
— Здрасьте Алла Яковлевна здрасьте тётя Вера здрасьте дядя Максим, — выпалил он единым духом. — А Вера-малая выйдет?
— Какая «малая»? Кто бы говорил? Сосунок! — все подняли головы: дочка, только что вертевшаяся в саду, чудесным образом оказалась на балконе. Тут она увидела (или сделала вид, будто только что увидела) стального коня, на котором к ней прибыл её малолетний рыцарь: — Ой, это твой мопед? Кла-асс! А что же ты мне вчера не сказал, что у тебя мопед? — Не далее чем вчера они трепались по телефону полчаса, как делали каждый день, если не было возможности встретиться. — Слушай, ты дашь мне порулить, — это звучало не как вопрос, а как утверждение. — Ба, мам, пап, мы с Петей прокатимся, ладно? — это тоже звучало как утверждение.