— Они сами это сказали? — устало поинтересовалась Лаитан. Очень хотелось есть и пить, но ещё больше — спать.
Тайрат и Галан переглянулись, и старшая женщина произнесла глубоким грудным голосом:
— Безымянные молчат, на то они — стража царя Долины. Но те вихри силы, что кружат рядом с ними, они кружат и рядом с теми, кто уже открыто обвиняет тебя в колдовстве на их царя. Мол, из-за тебя варвар Ветрис потерял рассудок, силу воли и разум, — Тайрат не сдержала улыбки.
— На мой взгляд он и так был не слишком умён, — подала голос Надира, заставив Лаитан улыбнуться шире и зачем-то поискать взглядом Морстена. Властелина утащили его слуги, отгородив костром, ширмой и охранниками от остальных, словно властелина Замка можно было умыкнуть, как медный кувшин.
— Что ещё говорят долинцы? — спросила Лаитан.
— Многое говорят, госпожа… — растягивая слова, снова заговорила Тайрат. — Ходят слухи, будто Ветрис сам хотел союза с властелином Замка, но тот затеял свою игру, и теперь всем пришлось идти вместе.
— Надо же, как интересно, — потёрла глаза Лаитан, — может, потому он так и гневается, что на моем месте хотел бы оказаться сам?
Жрицы переглянулись и засмеялись в голос. Лаитан, до которой только дошёл двойной смысл сказанной фразы, тоже не сдержалась. Утерев выступившие на глазах слезы смеха, помогшего ей избавиться от нервного напряжения, она наиграно строго сказала:
— Морстен — не поклонник южных традиций, варвару и там ничего не перепадёт.
— Да уж, скорее властелин Замка отрубит ему достоинство…. - поддержала её Тайрат.
— Или мешающий здраво мыслить недостаток, — пискнула Надира.
К их месту подошёл татуированный тхади, и Лаитан почувствовала, как напряглись все три женщины рядом. Тхади не стал умничать и просто сказал:
— Господин предлагает тебе и твоим жрицам разделить с ним ужин. Или завтрак, как больше нравится.
В голосе шамана явственно слышалось нечто, вроде «можешь не есть, но для твоей же безопасности лучше приходи и посиди рядом, глупая рыжая женщина-враг». Лаитан краем глаза заметила, как у её ног, за спинами жриц, вытянулась чёрная тень звероподобной ипостаси Замка, игриво хлестнувшая хвостом по пяткам Лаитан.
Морстена раздражало всё. Разделение их каравана на по меньшей мере два лагеря, раскол среди имперцев, наглость Ветриса, неожиданно осмелевшего и полезшего на рожон, хотя никаких предпосылок к тому не было. Больная спина, под действием мазей и притираний горевшая огнём. Весь этот проклятый путь, который удлинялся с каждым часом. Трижды драный уккуном Посмертник, вылезший из тринадцатой преисподней, и отравлявший жизнь так, словно это стало смыслом его немёртвого бытия.
Лаитан, усевшаяся с двумя жрицами неподалёку, не выказывала особого желания разговаривать — после вспышки красноречия стало заметно, как сильно она устала. И Гравейн не стал её беспокоить, оставив все разговоры на утро. Но держался поблизости, чем немало раздражал жриц Лаитан, получая столь же великое удовольствие от этого.
Дварф, которого ввели под руки двое горцев, немного пришёл в себя, и выглядел уже не тысячелетним старцем, а просто седым усталым предводителем своего народа, разочаровавшимся во всем святом. Белая борода Гурруна свисала на грудь, но глаза подземного жителя смотрели цепко, внимательно и тяжело. Кивком поблагодарив провожатых, он медленно побрёл, прихрамывая, к костру повелителя Севера, и уселся на заботливо предложенное место. Почтение к старшим у тхади было в крови, а тех, кто не боялся замарать оружие кровью врагов, они еще и уважали.
Гуррун вздохнул, протянув руки к огню, тихо потрескивающему искрами прогорающих брикетов топлива, напоминающего торф, но не дающего дыма и запаха. Морстен, посмотрев на дварфа, решил не спрашивать о разговоре с правителями горцев, но заметил для себя, что сияние безумной тоски в глазах Гурруна почти погасло. Теперь он вряд ли стал бы биться головой о скалы, или иным образом пытаться выразить переполняющие его чувства. Но все же, пережитое в подземельях словно наложило на него печать или отметину, горящую в душе, как след от раскалённого железа.
Гравейн прикрыл глаза, погрузившись в багровую тьму под веками. Избитое тело вопияло об отдыхе, но он знал, что запустившиеся под действием орочьих снадобий процессы восстановления не даруют сон, потому что все ушибы, растяжения, разрывы мускулов и сосудов будут пылать, как если бы их погрузили в кислоту. Но к утру, когда действие лекарств пройдёт, он будет, словно рождённый заново. Такой же слабый и ничего не понимающий, но способный на то, чтобы идти вперёд и сражаться.