— Что ты такое говоришь, Варгейн? — прошептала женщина.
— Ничего. Забудь, — холодно сказал Кресс, передёргивая затвор пушки. — Мы должны вернуться. На сегодня миссия окончена.
— Но теперь… — Литан пошатываясь побрела вслед за безопасником. — Теперь мы можем… — в её голосе скользнула надежда. Кресс остановился, посмотрел в глаза Литан и медленно кивнул, соглашаясь. Они оба знали, что теперь — было уже поздно. Он знал, что дочь капитана уже носит под сердцем его дитя. Он знал, какая роль возложена на эту женщину, которую он любил так и как мог и умел. И он знал, что она знает — исход будет один. Он останется в кристаллах памяти, а она, много дольше пережив его, снова и снова будет появляться на свет в новых формах жизни, неся генетический материал своего отца, однажды и навсегда поставившего крест на их совместном с Кресом будущем.
«Что мы можем? — хотел спросить у неё Крес. — Что мы можем теперь, когда ничего не смогли до этого дня?» но Литан шла рядом, держась за его руку, украдкой всхлипывая и запинаясь за корни деревьев, пугаясь пёстрых убийц, прячущихся в листве, и полностью доверяя ему, Варгейну.
Лаитан хотела бы, чтобы сейчас по её щекам прокатились горячие слезы. Боль, которая разрывала её изнутри, была настолько невозможной, настолько всепоглощающей, что в ней сгорали даже бесконечные льды севера. Ей хотелось кричать, заставить тёмного зверя отвернуться и утратить над ней власть, заставить вернуть себя обратно во дворец, под уютное покрывало из лжи и празднества, под покров неизвестности и всеобщих правил.
Лаитан ждала слез, но глаза были пусты и сухи, как бескрайние пустыни, выжженные злым солнцем и обезвоженные им в начале времён.
А зверь смотрел, все так же, не мигая, не отворачиваясь и не отводя взгляд. Черные провалы глаз, в которых где-то было спрятано её прошлое, будущее и настоящее.
«Если бы ты тогда дал ей умереть, этого бы не было со мной сейчас, — малодушно, в отчаянии, с болью, подумала Лаитан. — Почему я? Почему мне нужно отвечать за то, от чего я получаю только боль и страх? Где же все то, что было кроме этого? И почему этого никогда уже не будет у меня?»
Зверь молчал и смотрел, в черных глазах мелькнули и рассыпались далёкие звезды, искрами скатившиеся по дымной шкуре призрака. Зверь смотрел, и зверь плакал. Из чернильной тьмы катились, угасая, сотни крошечных звёзд.
Она открыла глаза, взглянув в чужое небо над головой. Стылые облака где-то далеко несли свежесть и ветерок. Бескрайняя синева ослепительного утра падала на неё, обрушиваясь всей тяжестью на плечи. Вокруг суетились люди, чьи руки пытались помочь ей подняться. Лаитан не хотела подниматься. Она не хотела ничего видеть и ничего знать. Разве что только одно: почему молчал её золотой колосс? Почему жестокий и отряжённый на контроль источник всегда молчал?
И Лаитан поняла.
Кресс не смог простить решения капитану. Не смог до конца принять его волю, но и выбор в пользу иных решений он не посчитал разумным. И потому он стал тем, кем стал, примерив на себя давно известную роль.
«Я всегда тебя слышу», — эхом разнёсся в сознании незнакомый голос.
Теперь Лаитан заплакала.
Когда метательный снаряд, нещадно воняя и оставляя после себя дымную дорожку, врезался в медленно приходящего в себя жреца, Морстен ощутил, как сила, сковавшая их с Лаитан в одно целое, распадается, оставляя после себя обрывки памяти, тихо пропадающую боль от прикосновения противоположной силы, и осознание чего-то большего. Большего, чем человек, но недостижимого.
Взрыв разбросал неприглядного вида куски замороженной плоти и остатки туманной сферы вокруг того места, где жрец Посмертника был пойман в ловушку Темным и Медноликой. Сероватый дымок и запах разложения, смешанный с чем-то едким — вот и все, что осталось после грозного противника.
Лаитан, из-под прикрытых век которой лились слезы, упала на колени, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Её лицо было непривычно бело, и выглядела владычица Империи так, что краше на погребальный костёр кладут. Седины в волосах прибавилось, а руки ходили ходуном, когда она приняла из рук подбежавшей к ней служанки флягу с вином.
Гравейн опустил руки, с которых сыпались осколки начавшего таять льда. Он мог только стоять на месте, и не двигаться. Стоило бы сделать шаг — и грозный властелин Тьмы, Севера, и прочая, и прочая рухнул бы на осквернённую каменистую землю. Шаман уже спешил к нему, грозно булькая большим мехом, и Морстен скривился от предвкушения мерзости вкуса лечебного пойла.