— Меня тоже предупредили о том, что не стоит ходить по кустам в одиночестве, — мрачно изрекла она, снова укутавшись в плащ под самое горло. Она помолчала, а потом спросила:
— С тобой ведь тоже что-то происходит? Такое, что ты не можешь объяснить. Мне кажется, что я сошла с ума, и теперь все мои мысли и поступки просто наведённый морок, и потому я не знаю, возможно, Киоми права, старательно пытаясь избавиться от меня в последнее время. Империи не нужна госпожа без мозгов в голове.
Лаитан смотрела на Морстена, находя все больше сходства с тем, чья история, коснувшаяся ее лишь краешком, вызвала такое глубокое потрясение и оставив отпечаток на душе.
— Ты мне напоминаешь кого-то, — уклончиво сказала она, отводя взгляд, когда северянин уже открыл рот, чтобы поинтересоваться причиной столь пристального взгляда на своё непривлекательное для остальных лицо.
Медноликая набрала в грудь воздух и выдохнула его. Он обронил фразу о том, что они не дети, но она чувствовала себя именно так — ребёнком по сравнению со старым и опытным властелином. Перед глазами снова мелькнула смазанная сцена битвы за Замок много веков назад. Лаитан поёжилась от мерзких картин в памяти. «Наверное, стоило бы сказать, что я не так стара и мудра, как он считает. Да и о грядущем покушении меня предупредила Тайрат, а не моя мнимая мудрость и прозорливость».
— Да, погода здесь отвратительная, — кивнул Морстен. И неожиданно задал Лаитан вопрос, который, по-хорошему, следовало задать давно: — Сколько тебе лет, Лаитан? Я уверен, что ответ меня не удивит, но хотел бы услышать правду от тебя лично.
Медноликая замешкалась с ответом, но он не торопил, помешивая угли в костре, и продолжая говорить:
— Не знаю, как это происходит с тобой, но сегодня Замок решил, что я повзрослел достаточно, а, может, доказал ему что-то, — Морстен решил использовать самое страшное орудие Тьмы. Правду. — Но он засунул за день мне в голову больше, чем я прочёл книг или просмотрел архивов за предыдущие полтысячелетия. Знания, воспоминания, информацию, верования, философию, медицину, горное дело, искусство дипломатии, военное искусство. Память… Неудивительно, что я тебе кого-то напоминаю. Ты мне тоже.
Гравейн замолчал, думая, что сказать дальше. В голове вихрилось сотня фраз, мыслей, обрывков то ли снов, то ли кошмаров…
Лаитан была отчасти даже благодарна ему за прямоту. Сама бы она вряд ли решилась сказать все так спокойно и удивительно безэмоционально. Те вихри чувств, что вызвали у нее собственные картины становления мира, довели ее до пограничного состояния безумия, и теперь она чувствовала себя спокойно рядом с тем, кто оставался в здравом уме, прочно стоя обеими ногами на твердыне рационализма, принимая обстоятельства, как факты, отринув эмоции и панику. Испытав облегчение, она в очередной раз усомнилась, не того ли человека называют темным, чьи вопросы просто не нравятся светлым и добрым, но только при свете солнца?
— Две с половиной сотни лет, — тихо ответила она. — Я уже не знаю, где я, а где все те, кто был до меня. — Я стала другой, и мои люди уже не мои. Они почуяли перемены раньше, чем их заметила я. Неудивительно, что теперь они хотят моей смерти. Но твоей, кажется, хотят больше. Скажи мне в ответ правду, Морстен, — она заглянула в глаза северянина, в которых всполохами пламени отражался костер, играя оранжевыми язычками в темноте зрачков, — почему ты меня так ненавидишь?
Гравейн скривился. Лицо прорезали глубокие морщины, взгляд стал холодным, челюсти сжались. Он долго молчал, вороша угли, вспахивая их длинной палкой, не давая им покоя. А потом рассказал о том, что был наемником в гвардии имперцев, когда те пришли с ее предшественницей свергать бывшего властелина Замка. Он медленно, будто не желая этого, поднял руку и ткнул себя в грудь указательным пальцем, через силу произнеся:
— Ты же видела знак. Он остался мне на память от Пеленгаса Кирина, Посмертника, который вынул мое мертвое сердце из груди, оживил его и плюнул на него, оставив во мне след своей заразы. Я был мертв, когда этот выродок пришел в Замок засистемой контроля и управления моей твердыни. Он искал ключ, желая покончить с давним врагом, Кресом. Но тот переиграл его, забрав ключ. А после, когда Пеленгас ушел, Замок сделал мне новое сердце, оградив меня от порчи и заразы, подарив свой знак на шкуре, словно клеймо владельца. Так я стал новым властелином Замка пять сотен лет назад. Увы, бессмертия таким, как я, не полагается. И потому, как ты для всех единая и вечная мать, я единый и бессмертный властелин, а Ветрис — единственный правитель Долины. Мы все мусор и марионетки.