— К дьяволу ненависть, — воспользовался старым словом, всплывшим из памяти Варгейна-Замка, Гравейн. Кажется, оно означало какого-то зловредного духа или бога. «Почти как я, — подумал он, но поправился: — Нет. Я справедливее и мне не нужна чужая свобода». — Слышишь, Литан? Тут речь идёт уже не о власти или тронах, будь они прокляты. Дело в спасении всех этих бесконечных полчищ людей, которые даже не знают о том, что их ждёт. А когда узнают, будет поздно. Но я не взываю к твоей жалости, потому что сам ее не испытываю…
В сознание попытался ворваться голос Креса, но Морстен, сжав губы на мгновение, выкинул его из головы. И продолжил, глядя горящими глазами на затихшую Лаитан.
— Я прошу пройти путь до конца. Как его прошёл бы я, или Замок, или твой отец, — слова выстраивались сами по себе, гладко и красиво, чего от себя Тёмный не ожидал. Но если от этого она встанет, перестанет плакать, и пойдёт дальше, сойдя с чёртова моста, то оно и к лучшему. — Мне жаль тебя. По человечески жаль.
Тёмный властелин сделал шаг, приблизившись к Медноликой, и наклонился к ней, чтобы помочь подняться на ноги.
— Опять ты, господин, удумал какую-то несусветную чушь, — проворчал шаман, сплёвывая на камень моста кровавую слюну. Посмотрев на кровь, тхади усмехнулся. — Не видишь, ей и так плохо.
«Морстен, мать твою солеварку, — пробился сквозь все заслоны Замок, и в его голосе звучали неподдельные злость и страх. Или ненависть? — Что ты творишь, незаконнорождённый плод союза тхади и уккуна?»
«Отстань, — коротко ответил Гравейн. — Если ты пришёл разыгрывать из себя любящего папочку, то опоздал, моим воспитанием нужно было заниматься раньше. Лет так четыреста назад. Лучше найди и заблокируй Мору. Пока она не разнесла мост и не угробила остатки наших сил».
«Откуда ты… — Замок сделал паузу, и спокойно продолжил: — Времени почти не осталось. Ты прав, в кои-то веки, сынок, с родство можно обсудить и потом. Надеюсь, ты не хочешь поместить свою шрамированную задницу в трон, о котором говорила Ли… Лаитан?»
«Обсуди это с ней, если очень хочется, — Гравейн утёр слезы с лица Медноликой, несмотря на ее слабое сопротивление. — Но у меня уже есть один трон. Больше мне не нужно».
«Ты-то и в него садился два раза, — кисло усмехнулся Крес. — Ладно. Вижу, что не ошибся в тебе».
Лаитан опустила голову, втянув ее в плечи, которые мелко подрагивали от сдерживаемых рыданий. Она рассматривала покрытие моста невидящим взглядом, а внутри билась такая горечь и обида на все, что случилось задолго до ее рождения, что это чувство разрывало душу на мелкие части. Одиночество, глубокое и постылое, как ветры Замка в ночные часы, выхолаживало сердце, замедляя его стук. Оно переполняло ее, разбиваясь огромными волнами о скалы рёберного каркаса, будто океан, застывший внизу, подарил ей свой отголосок рёва внутри. Хотелось встать на четвереньки и завыть на луну, словно бродячая сука шакалов юга, а потом начать рыть лапами землю до тех пор, пока злость и страх не уместятся в этой яме, чтобы потом можно было закопать их и улечься сверху, дожидаясь своей смерти.
Слова северянина резанули по каркасу льда, будто острый луч оружия в руках Креса, когда тот сжёг лианы на теле Литан. Разлетевшись в стороны, сверкающие осколки зазвенели вокруг, обнажая нечто глубоко спрятанное, тщательно оберегаемое от чужих взглядов и настолько личное, что оно казалось комком новорождённого дитя в руках матери. Дрожащее, нежное и беззащитное, что отчаянно хотелось укрыть его, спрятать снова и защищать своим телом от любых попыток даже взглянуть на это.
Медноликая утёрла остатки слез тыльной стороной ладони, отодвинув руку Морстена в сторону, а потом, не поднимая взгляда, чтобы снова не разреветься, на сей раз уже от облегчения, тихо сказала:
— Я бы все равно дошла до конца. У меня нет выбора, северянин.
Стараясь не показать, как сильно ее задело упоминание Литан из прошлого, она неуклюже поднялась на ноги, ухватившись за руку Морстена, в последний момент успевшего схватить Лаитан за запястье и не дать ей упасть с моста, оступившись снова.
Она мельком взглянула на лицо Гравейна, уже не напоминавшее ей Креса ничем, кроме взгляда таких же черных глаз и линии скул на усталом лице, опустила плечи и пошла вперёд, пошатываясь и тихо всхлипывая. Впереди ждала участь, отведённая ей еще до рождения. Горькая и ясная, как рассветное небо летом. Смерть или жизнь, долг или честь, совесть или бессовестное предательство — все потеряло смысл уже давно. Остались только надобность и цель. Даже если бы Лаитан сейчас хотела что-то изменить, у неё бы это не вышло. Люди надеялись на своего капитана в прошлом. Люди смотрели на неё с надеждой в настоящем.