— Разве тебе не жаль, что пришлось забрать столько человеческих жизней? — вопросила психиатр.
— Нет, — деревянно прозвучал Эррол.
— Потому что не считаешь их за людей? Или потому что они не были тебе знакомы?
— Не думал об этом. Все те, кого я убил, были просто мне заказаны.
Психиатр вновь некоторое время молчала и, хоть знала всю историю его жизни, всё же спросила:
— Ты лишал жизни всех, кого тебе заказывали, включая женщин и детей?
— И женщин и мужчин, молодых и старых, да, — вновь пусто прозвучали слова. — Детей мне ещё не заказывали.
— У некоторых киллеров есть свои определённые критерии в работе, выстроенные на этике или личных убеждениях. У тебя подобного не было?
— Не было.
— Ты об этом не думал?
— Думал, но пришёл к неоднозначному выводу.
— Какому?
— Какие-либо убеждения выживать как правило не помогают, а напротив сильно сковывают руки. Без кредо было проще, потому что мне нужны были деньги на то, чтобы жить, и я делал то, что от меня требовали. Никаких личных мотивов.
— Я тебя понимаю, — мягко произнесла психиатр, задумчиво качнув головой. — Однако хочу, чтобы ты подумал над тем, что я тебе сейчас скажу.
Эррол оторвал взгляд от книги, но не взглянул на неё, а уставился куда-то в стену.
— Никто не имеет права забирать чужую жизнь, — выдала женщина элементарную истину. — Чтобы не произошло, чтобы нас на это не толкало, мы, так как люди, не животные, должны уважать неприкосновенность других людей. Тем более этот мир полон того, через что ты можешь себя проявить без вреда для других. Твоя жизнь бесценна, это факт. Но так же бесценны и все остальные.
Эррол некоторое время не отрывал взгляда от одной точки на стене.
— Ваши слова противоречат тому, что здесь от меня требуют… — начал он, но тут на журнальном столике ярко-зелёным светом загорелась небольшая круглая лампа в виде шара без какого-либо включателя или провода.
— Тревор созывает на собрание, — произнесла психиатр, поднимаясь с места. — Продолжим в следующий раз.
Они вместе вышли из кабинета и направились по коридору, и всё то время, пока шли к месту собрания, женщина, чеканя шаг небольшими каблучками, вспоминала тот вечер, когда схватили Эррола.
Тогда, год назад, её в срочном порядке вызвали в центр Сиэтла, как оказалось, чтобы уговорить этого молодого человека сдаться. Полиция окружила здание, где тот находился, парень лишил жизни члена сената и не успел скрыться. Точнее, как психиатру потом сообщили, Эррола просто сдали, а он, осознав или нет безвыходность ситуации, отказался сдаваться в руки полиции. Тот вечер был безумно страшным, ведь девятнадцатилетний парень просто пошёл в прямое столкновение с вооружённой до зубов полицией, многих из которых лишил жизни. В конечном счёте его обезоружили, но какой ценой… Раненого Эррола, на теле которого, казалось, не осталось живого места, едва успели доставить в больницу. Многие часы хирурги пытались спасти его жизнь и им это удалось. Конечно, теперь Эррол служит в их организации на благо социума, но через что им всем пришлось пройти, чтобы добиться этого, знали только психиатр и директор бюро.
Перед тем как зайти в зал, женщина встряхнула волнистыми волосами — кажется, к Эрролу она невольно привязалась больше остальных, раз была непосредственной участницы той страшной бойни и видела его в предсмертном состоянии, а это было не допустимо.
Зал собраний предстал перед вошедшими в стиле модерна. Постельные тона стен были созданы жемчужно-серым раскрасом и декорированы табачными оттенками древесины, а потолок отливал пыльно-серым оттенком. Прямоугольные большие во всю стену и в пол арочные окна с богатым растительным орнаментом давали много света — утреннее солнце наполнило пространство теплом. Тут и там виднелось декоративное наполнение из латуни и эмали, узорные лампы украшали каждую стену и потолок, ярким штрихом являлись вазы и картины, а вокруг единственного круглого стола в белоснежной скатерти стояли резные кресла с мягкой кремовой обивкой.
В зале уже сидела Фрэн и, закинув на стол ноги в высоких ботинках, длиной чуть выше колен, дымила сигаретой. По правую сторону от неё через место сидел афроамериканец, чья кожа в мягком свете ламп отливала нежным шоколадным оттенком. На нём был пиджак с цветочной вышивкой, изображающей пепельного и белого цвета розы и нежные пурпурные фиалки, а с шеи на полупрозрачную полосатую синюю рубашку спускалась крупная золотая цепь с подвеской в форме латинской буквой «I». Пригладив непослушные волосы, которые так и норовили выпрыгнуть из крепких объятий нанесённого в большом количестве геля, парень наклонился к Фрэн и что-то прошептал ей на ухо, но та и бровью не повела.