Марта сделала пометку в свой электронный журнал, высвечивающийся на голографическом экране планшета, что держала в руках.
— Ты не думал о том, чтобы отказаться от этого вида пищи? — вопросила она. — Тебе не обязательно себя заставлять.
— Да, думаю так и сделаю, стану вегетарианцем, — быстро ответил Найджел.
Сын каннибалов — разве о таком можно мечтать или желать подобной судьбы? Ребёнок, на чувства и желания которого и отцу и матери было всегда наплевать, которого принуждали есть человечину первые одиннадцать лет жизни, а он от безысходности ел, ведь другой пищи в доме, одиноко затерявшемся в Арапахо вдали от цивилизации, словно специально погружающем в древность бытия, просто не было.
— Твои приёмные родители были такими, — осторожно напомнила молодому человеку Марта. — О них у тебя есть положительные воспоминания?
Найджел задумался.
Настоящих родителей полиция уже давно убила в перестрелке, и спустя пару месяцев его в двенадцать лет усыновила пара гомосексуалов. Они были хорошими людьми, помогли адаптироваться к современной человеческой жизни, его, привыкшего жить как дикое животное. Итого: четыре года осторожно-старательной даже нежной заботы, полученных от этих людей, за которые любой бы благодарил. Однако Найджел ничего не мог припомнить из того периода своей жизни.
— Я не чувствую, что всё это случилось со мной, — криво выдал он свои мысли. — Словно всё это прошло мимо меня, или это не был я, или то, что произошло, случилось во сне, или всё это моё разыгравшееся воображение…
— Ты потерял чувство «принадлежности» к тем годам, когда был усыновлён другими родителями? — помогла Марта правильно сформировать мысль Найджела.
— Да-да! — воскликнул молодой человек и, схватившись за небрежный хвост, потянул резинку, чтобы в следующее мгновение вновь начать переплетать волосы в хвост.
Будто это действие помогало ему привести в порядок не только волосы, но и постоянно бегающие от одного к другому мысли.
— Нам стоит поговорить о них? — спросила Марта.
— Нет, — отрезал Найджел. — Они были хорошими людьми, но я… абсолютно не понимаю, что можно сказать о жизни с ними, потому что ничего не помню.
Он бросил эти слова так раздражённо, и, затянув волосы покрепче, вновь прошёл к креслу в которое обессиленно плюхнулся.
— Хорошо, — задумчиво протянула психиатр, делая очередную пометку в журнал. — Ты понимаешь, что навредив себе, ничего не изменишь?
— Конечно, понимаю.
— Твои родители уже давно мертвы, они поплатились за свершённое…
— Но их убил не я, — прервал её Найджел. — За себя я не отомстил лично.
— А ты не думал сублимировать это желание не через селфхарм, а другим более безопасным методом? В конце концов, то, что ты с собой делаешь, очень рискованно и может привести к смерти.
— Как и наша работа здесь.
— На работе ты тоже рискуешь, верно, — согласилась Марта. — Однако там ты спасаешь других и помогаешь товарищам, а не ищешь смерти. В случае селфхарма ты методично вредишь именно себе, своему телу… Как думаешь, так ты помогаешь себе или кому-то?
— Нет, конечно, — ссутулившись, тихо выронил Найджел. — А какие есть безопасные методы сублимировать желание мести?
— Творческие, например, рисование. Ты мог бы рисовать на себе, или картины того, что представляешь, или даже писать рассказы о всех своих желаниях.
Найджел задумался на некоторое время.
— Я попробую, — вперив взгляд в потолок, он вновь начал раскачиваться. — Но вышивание по коже оставлю.
Губы Марты изогнулись в нежную улыбку, взгляд стал очень тёплым, почти материнским.
— Я помню, что вышивание на себе успокаивает тебя, — осторожно начала она.
— Да, — быстро согласился Найджел. — Отвлекает от других, ещё более неприятных навязчивых мыслей.
— Расскажешь, что это за мысли?
Найджел долгое время молчал, и Марта, расценив это как не желание раскрываться, уже, было, хотела перевести тему, как вдруг он тихо ответил:
— Да как-то всё пусто во мне. В свои двадцать лет до сих пор не могу понять, что для меня важно, что мне нужно, что ценно. Я ни от чего не получаю удовольствия… От этого ощущение, что я уже мёртв.
Он вновь на какое-то время замолчал, потом перестал раскачиваться, взглянул на тыльные стороны предплечий, где нитями ярких оттенков был сплетён на коже узор.
— А когда вышиваю на себе, потом смотрю на эти рисунки… — продолжил Найджел совсем подавленным голосом. — И становится легче, чувствую, что ещё существую.