Но пока удача его не покинула.
Вода наступала. Здесь уже сложно было определить где русло, а где затопленные берега. По левому краю стали появляться затянутые молью деревья-коконы. Будто бы пойманные гигантским пауком, прячущимся в этом вонючем тумане.
Ему даже привиделись длинные черные лапы затаившегося в лесу чудища.
Что-то неожиданно царапнуло по днищу лодки, и человек вздрогнул. Но в следующий же миг осторожно погрузил весло в воду, протянул его там и, подняв, вслушался, как капает с лопастей вода. Сук, всего лишь сук. Топляк.
Небо спустилось ниже; между мертвых деревьев ползли рваные клочья тумана.
Слева и справа медленно вздыбились берега с пожухлой травой. Старик поднял голову, вглядываясь в белесое марево и неторопливо работая веслом. Из мглы медленно проступил крест с распятым на нем мертвецом. Яков Панович. Хороший, правильный был мужик…
Покойник нависал над руслом реки, будто хотел испугать случайного путника. Ни птицы, ни звери не тронули жертву. Плоть сама сползла с костей, ушла тошнотворной капелью в жилы реки, стала частью местных болот. Красная когда-то рубаха выгорела на солнце и потеряла цвет. Череп опутали ветви. Они пронизывали скелет насквозь. Тонкая веточка торчала из глазницы мертвеца и мелко-мелко дрожала в безветрии.
Яков был с ним в ту ночь, когда они повесили дьяволопоклонника и скормили труп трясине. Потому болото и забрало его одним из первых.
Топь тягуче простонала, выпуская из недр торфа газовое облако. Старик отвлекся от креста, вцепился немеющими руками в весла. От запаха болиголова за глазами у него образовались два холодных камня. Они давили изнутри, расширялись. К горлу подкатил комок.
За первым крестом появился и второй, посвежее. Затем третий. Деревья по обе сторону русла обратились в покосившиеся столбы, да и грань с берегами ушла окончательно. Река разлилась в серебряное зеркало с кочками-волдырями.
Он обернулся, выискивая в тумане силуэт церкви. Когда-то давно здесь все вокруг дышало запахом луговых цветов. Позади росла березовая рощица с землицей столь сочной, столь живой, что казалось, брось горсть семян — и все прорастет само. Старый священник, отец Михаил, считал, что места этого коснулась сама Благодать. Потому его, сгоревшего за зиму от рака, среди березок и похоронили.
А епархия прислала нового священнослужителя.
Монаха.
Все стало иначе.
Старик налег на весла, то и дело оглядываясь, пока из хмари не проступила гнилая деревянная церковь. Вся покосившаяся, заросшая мхом, с резными куполами, лишенными крестов. Он погреб прямо к ней, опустив голову и не глядя по сторонам, накинув для надежности капюшон.
Но глаза сами косили вправо. Взгляд упирался в пропахшую дымом брезентовую ткань, рука тянулась было к лицу, чтобы отдернуть, посмотреть.
Он удержался. Оборачивался на церковь лишь через левое плечо, выстраивая курс. Когда нос глухо ткнулся о доски, старик опустил весла. Вылез из лодки, оказавшись по бедро в воде, и побрел к дверному проему.
Теперь то, что он боялся увидеть и неистово алкал, — было слева от него, а не справа. Для надежности он поднял ладонь, загородился ею как шторкой и вошел в церковь. В пустое деревянное брюхо. Призрачный свет пробивался через прорехи в крыше, сквозь огромные щели меж бревен, и пространство казалось разлинованным. По воде, затопившей пол дьявольского храма, пошли встревоженные круги.
Доски все еще не сгнили. Все еще держали его вес, хоть и прогибались под ногами, пока он брел к алтарю. У небольшого постамента он остановился. Сбросил капюшон и минуту стоял без движения. Затем смахнул дрожащими пальцами капли пота с морщинистого лба.
— Вот я. Вот я и пришел.
Церковь молчала. То, что дремало в жуткой колыбели на алтаре, — не шевелилось. Он подступил ближе, поднялся на цыпочках, заглядывая внутрь. Скорченный черный младенец никуда не делся. Пересохший, высеченный сумасшедшим зодчим рот был разинут, словно распахнулись лезвия секатора. Огромные кривые зубы ребенка напомнили старику медвежий капкан.
Который жаждал.
— Сейчас, милок… — прошептал старик. Он встал над колыбелью, снял с пояса острый нож и посмотрел на дьявольское чадо. — Погоди…
Резать стал по старому шраму, на ладонь ниже локтя. Задумчиво смотрел, как стекают капли в разинутый рот младенца.
Застонала топь. Там, по ту сторону гнилых стен что-то торопливо пробежало вокруг церкви, шлепая по воде босыми ногами. Пропахший болиголовом ветер взметнул седые волосы.