— Ты рано… — сказал из алтаря детский голосок. Высокий, звонкий.
Старик не смотрел туда. Он поднял глаза к потолку. Прищурился подслеповато.
— Почему ты так рано? Я сыт. Зачем ты пришел? — заволновался младенец.
Кто-то снаружи прошлепал к церковному входу. Остановился на пороге.
— Зачем. Ты. Пришел? — спросил женский голос. Старик содрогнулся. Обернулся. В проходе стояло голое, безволосое, раздувшееся от воды существо со свисающими складками-боками, в котором уже никак нельзя было узнать старшую дочь. Оно сутулилось, и длинные тонкие руки касались пальцами поверхности воды. Кожа на голове собралась в разбухшие морщины, и те, свисая, скрывали лицо.
Старик не ответил. Он смотрел на утопленницу и погружался в долгие омуты памяти, когда все было не так, как сейчас. Когда не было болота. Когда у него было две замечательные дочки, а над озером каждую субботу плыл колокольный звон и по водным тропам из деревни шли к месту службы лодки.
— Помнишь, когда мы тут собирались? Ты, Лена, мама? — спросил он у существа. Голос его скрипел, как старые ворота на ветру. — С утра наряжались все. Сюда плыли. Вся деревня тут была… Детишки играли потом. Помнишь?
— Зачем ты пришел? — спросила она. — Славик поел.
— Славик… — сквозь зубы произнес дед. — Славик…
Он пошел к выходу, не глядя на дочь. Остановился на пороге. Туман окружил церковь, но кресты вокруг нее все равно были видны. Женщины, мужчины, дети. Кого-то он привез сюда сам. Кого-то поймали болотные твари. Кого-то позвала сама топь, и человек собрался с утра и, ни с кем не разговаривая, ушел на лодке в надвигающийся туман.
— Славик… — повторил он.
Утопленница встала рядом. От нее тянуло холодом, как из погреба. Света пахла трясиной.
— Я думал, ты не тронешь сестру… — сказал он. — Семья это важно, Светочка… Нет ничего важнее семьи…
— Славик хотел кушать.
— Да пусть он сгорит в аду, твой Славик! — не выдержал дед. — Пусть в геенне огненной пребывает, откуда и выбрался. Он и его блудливый отец-монах! Как ты могла, Светочек ты мой… Как ты…
— Знаешь… Он трахал меня прямо на этой поляне, — вдруг сказала утопленница. Подалась ближе, и старика затошнило от ее запаха. — Трахал так, что я смеялась от счастья. И это было важнее всего, папа. Сильнее всего. Даже когда вы его повесили, уже через три ночи я была тут, и он входил в меня так страстно, что звезды на небе превращались в солнца. Его семя было зелено, как тина.
— Заткнись! Заткнись! — он обернулся к мертвячке, скривился от ярости и потянул руки к ее шее.
— Как тина, — она неуклюже облизнулась синим языком, будто изо рта у нее вывалился обмякший уд дьявольского монаха. — И на вкус тоже.
У него потемнело в глазах. В груди закололо, и он прислонился к дверному косяку.
— Это ты подарил меня Трясине, папа. Не забыл? — вкрадчиво спросила утопленница. — Утопил вот здесь, напротив церкви. И я умерла. Но Славик все равно родился.
Из складок на лице капала зеленая тина, будто Света исторгала из себя само болото.
— Дьявол помутил мой разум тогда. Но разве я не искупил вину? Я ведь заботился о вас. Я помогал вам! А вы… А ты… Мою Ленулю…
Холодные, склизкие пальцы повернули его голову к кресту, который теперь был от него справа. К кресту, на котором ветви распяли его младшую дочь.
— Ее, папа?
Он сам привел сюда Лену. Нет, конечно, не для того чтобы скормить Славику. Она веровала, и сила ее любви к Господу, сила ее души — убедила старика, что молитва, воззвание к Богу изгонит Болото. Лена ошиблась.
Рядом с ней на похожем кресте болтался священник из города. Старик не знал, как она его нашла. Но помнил, как высоким-превысоким голоском верещал молодой жидкобородый жрец, когда ветви мертвых деревьев тащили его к месту казни.
Дед вздрогнул, сунул руку в карман и ловко вытащил оттуда тяжелую серебряную цепь.
— Па…
Светлана зашипела, пытаясь стащить с себя удавку. Поднялся дым, и утопленница жалобно завыла. Ударилась о косяк, плюхнулась в воду у входа в церковь. Старик прошел мимо извивающейся твари к лодке.
— Мама?! Мама? — заволновался Славик.
Света крутилась на месте, прикованная цепью, и визжала. Но, даже связанная божьими узами, тянула руки к зверенышу в колыбели.
Старик вытащил из лодки канистру, побрел обратно к церкви. Обошел дочку и ступил под дырявые своды деревянной церквушки.
Ублюдок дьявольского монаха вопил в логове на алтаре, клацал зубами, и мертвый лес вокруг церкви пробуждался. С эхом затрещали в тумане деревья, вздохнула топь.