На помощь кобольду подоспела Гингема: что было силы швырнула прямо в морду твари тяжелую связку ключей. Понятное дело, нежить этим не проймешь, но на мгновение упырь зажмурился, ослабил хватку, а кобольду только того и надо: выхватил припрятанный в лохмотьях маленький нож, отточенный, как бритва и полоснул вурдалака по лапе. От рева Зулга у Тохты заложило уши. Рана начала дымиться, словно на вурдалака плеснули кислотой, кожа потемнела, съежилась, повисла лохмотьями. Кобольд шлепнулся на землю и тут же метнулся в сторону.
— Ты стащил мой десертный ножик?! — немедленно уличила его Гингема. — Мое столовое серебро?!
— На время взял! — протявкал Тохта, умолчав о том, что нож из буфета Гингемы он стащил еще вчера и провел всю ночь, оттачивая его и пытаясь превратить ножик для фруктов в грозное оружие.
Один из вурдалаков кинулся к Тохте, но Дарин опередил его — нажал на курок, а когда упырь, словно споткнувшись на бегу, рухнул на колени, по примеру кобольда безо всякого колебания двинул его прикладом по голове.
— Тохта! Начинай ритуал! — скомандовал Дарин.
Кобольд кивнул, шмыгнул к дереву, успев, однако, бросить взгляд на вурдалаков: боятся, проклятые трупоеды, заговоренных пуль! Кружат вокруг Дарина, а подойти опасаются… однако ж, если навалятся все вместе, не сдобровать! И вдруг Тохта замер: а где еще один упырь? Где Хагаса? Опять, опять, как во дворе Гингемы — один из вурдалаков пропал! Только успел об этом подумать, как Хагаса, подкравшись сзади, так вцепилась ему шею, что в глазах потемнело. Кобольд захрипел и забил лапами, но вурдалак, почти преобразившийся, встряхнул Тохту, как тряпку и щелкнул зубами. Метил в шею, но кобольд ухитрился из последних сил извернуться, и острые клыки сомкнулись на спине. От страшной боли Тохта взвыл не своим голосом, показалось, что вурдалак перекусил его пополам, как кобольд — крысу.
Вот тут-то и понятно стало меняле, что настала пора погибать. Пришел его последний день, темный день: так кобольды день смерти называют, ведь каждый, как бы долго он не жил — только гость на этой земле и рано ли поздно пора ему домой собираться. Правда, читал Тохта в старых преданиях об отважных кобольдах, что тот, кому удастся свой темный день пережить, проживет еще одну жизнь сверх той, что ему отпущена… ну, так ведь то только сказки! А сам Тохта сильно опасался, что сегодняшний день станет темным и для него, и для Дарина и для Гингемы — и как выяснилось, не зря опасался. Значит, пора прощаться и с жизнью, и с друзьями и со своими богами, которые так милостивы были, что послали ему, мирному кобольду, хорошую смерть в бою!
Но с богами Тохта попрощаться толком не успел: грянул выстрел, челюсти Хагисы разжались и вурдалак тяжело рухнул, придавив всем телом кобольда.
Кумлер появился перед Дариным, как из-под земли — только что не было, и вдруг — то ли человек, то ли тварь, сразу и не разберешь. Было что-то неестественно-жуткое в том, как его мертвые глаза взглянули сначала на Дарина, потом на Гингему, задержавшись на мгновение на клинке охотника за вампирами, который она сжимала в руке.
— Стой! — холодно приказал Дарин. — Еще шаг — и я стреляю.
Из-под трупа Хигисы выбрался перемазанный кровью кобольд.
Держа обрез, нацеленным на Кумлера, не отводя взгляда от его белых глаз, Дарин тревожно спросил:
— Тохта, ты как?
Кобольд пошатнулся, изо всех сил стараясь не упасть.
— Не знаю, — пробормотал он сквозь зубы, невидяще глядя перед собой. — Больно…
— Соберись, — Дарин ногой пододвинул ему рюкзак, где за отодранной подкладкой был спрятан амулет. — Начинай ритуал. Только быстро, долго мне их не удержать!
Носком ботинка он провел черту в пыли, по-прежнему спуская глаз с вурдалаков.
— Дальше — ни шагу, — предупредил он.
Тохта пополз к дереву. Все бы ничего, только в голове колыхался черный вязкий туман, да задние лапы будто онемели и почти не слушались.
— Держитесь ближе к Тохте, — бросил Дарин Гингеме.
Вурдалаки переглянулись, и Ккмлер вдруг неожиданно оскалил зубы в улыбке.
Кобольд подполз к дереву. Теперь весь ритуал следовало начать заново. Он бессильно рухнул рядом с выкопанной ямой между корнями вяза и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на обряде и успехе. Это удалось ему еще хуже, чем в первый раз. Мысли кобольда сбивались, путались, боль накатывала волнами, и больше всего хотелось уплыть на этих волнах куда-то в забытье.
— Тохта, — тревожно окликнула Гингема.
Кобольд встряхнулся.
Поверх платка с кровью, рядом с золотой цепочкой следовало положить ножницы. Так он и сделал: достал их из коробки, развел лезвия и опустил в ямку, с трудом припоминая последовательность обряда. Бросил клочок пергамента — еще вчера ломал голову, зачем при обряде пергамент используется, а сегодня уже все равно стало, не до того. Потом припорошил все землей с перекрестка, смешанной с морской солью и хорошенько утрамбовал, стараясь не обращать внимания на то, что голова кружилась все сильнее и сильнее. Он слышал за спиной голос Дарина, но заставил себя не отвлекаться, не вникать в его слова — у него было свое дело. Сажей из пакетика нарисовал круг, заключил в него треугольник, бормоча слова ритуала, стараясь удержать в памяти каждую мелочь. Это было нелегко, потому что к боли примешивался страх, но чародеи предупреждали, что совершающий ритуал может испытывать это чувство и советовали любой ценой избежать паники. Как можно было ее избежать Тохта не знал, потому-то страх, овладевший им, вот-вот грозил перерасти в нечто больше: в самый настоящий ужас, который пробирал до костей. Этого допускать было нельзя, поэтому кобольд собрался с силами и продолжил ритуал. Дальше мудрец и чародеисоветовали призвать всю свою волю, трижды произнести последнюю строчку заклинания, которая есть ни что иное, как имя одного из великих умерших драконов, медленно вытянуть руки в обе стороны и открыть глаза.
Тохта поднялся, опираясь о ствол сухого дерева, выпрямился, насколько позволяла страшная боль в спине и развел лапы.
Теперь, как было уверяли чародеи, если ритуал прошел успешно, драконы не замедлят откликнуться.
Тохта крепко сжал амулет, поднял морду к небу и застыл в ожидании.
Вурдалаки снова переглянулись, похожие на голодных волков, загнавших добычу. Дарин положил палец на курок.
— Ты не боишься, — медленно проговорил Кумлер, без удивления, а словно констатируя факт. — Не боишься нас.
Дарин наклонил голову.
— Чего бояться? Даже если броситесь все сразу, кого-то из вас я успею уложить.
Кумлер ухмыльнулся.
— А кто-то успеет добраться до тебя и до старой женщины, — проговорил он. — Ну, и до кобольда, само собой. До него — в первую очередь!
— Попробуй, — Дарину очень хотелось оглянуться, посмотреть, как там Тохта, но он боялся хоть на миг спустить глаза с упырей, а особенно — с Кумлера.
— Попробуем, — с деланным спокойствием проговорил тот. — А после этого…
Он посмотрел Дарина, потом перевел глаза на Гингему, задержавшись взглядом на ноже из вулканического стекла.
— Кобольда мы съесть не можем, мы можем его только убить. А вот вас, людей…
Кумлер сделал вид, что задумался.
— Да, мы вас съедим! Не сразу, конечно, через недельку-другую. Заберем с собой… должно же у нас быть вознаграждение за то, что мы добыли амулет? Кстати, — спросил он. — Не знаешь, куда делась наша еда? Тот человек, которого мы приготовили себе в пищу?
— Я его убил, — бросил Дарин.
Кумлер изобразил огорчение.
— Жаль. Он был уже почти готов… мы не любим свежее мясо. Ну, ничего… у нас есть кое-кто и без него.
Он засунул руки в карманы, словно не замечая наставленного на него дула обреза, и снова ухмыльнулся — довольно и победно.
— А вот теперь — боишься, — с удовлетворением констатировал он. — Теперь — боишься. Вот и славно…
Один из вурдалаков, в облике молодого рыжеволосого человека, вдруг зашипел и бросился вперед.