Но в таком случае ему придется остаться с Кроном, не-люминеном Кроном, который при помощи молний сумел победить чемпиона безумных богов. Он точно не был обычным канониром. Слуга Императора? Натан почему-то так не считал. Со своим пылающим алым глазом он походил на слетевшую с каменного парапета горгулью. Возможно, он прятался среди толпы безликих людей, путешествуя от мира к миру. Лучшего укрытия нельзя было и представить. От любых опасностей его охраняла потрясающая боевая мощь имперского военного корабля. В конечном итоге, что Натан бы не думал, Крон спас ему жизнь, и теперь он был перед ним в долгу. Он хотел было сказать об этом, но Крон лишь отмахнулся в ответ.
— Не слишком радуйся, братишка. Мне пришлось чинить твой глаз подручными средствами. Боюсь, получилось совсем ужасно. Сними повязку и скажи, видишь ли ты что-либо.
Натан понял, что его ждет, даже раньше, чем его пальцы потерли холодную сталь вокруг глаза. Линза была твёрдой и слегка выпуклой на ощупь. На нём были, полученные в первом же бою в составе Имперского Флота и теперь закрытые металлом, шрамы, но видел он отлично. Натан вздрогнул, вспомнив странное поведение Крона после драки с Кендриксоном, когда тот отчаянно пытался избавиться от нерабочего бионического глаза.
— Крон? — начал Натан. — Кто ты на самом деле?
Крон фыркнул.
— Князек, украденный бродягами.
— Только не начинай.
— Прекрасно, тогда скажем другими словами, братишка… Меж звёзд идите, к славе верной…
Капкан
Мэттью Фаррер
Переводчик: Sidecrawler
Город обступал язву, и язва разъедала город. У города, у этой утончённой россыпи строений, открыто раскинувшейся по пыльным зелёным холмам, не было имени. Он был уникальной диковиной этого мира: город сизо-серых стен, которые, казалось, просто вытекали вверх из-под земли, их гладкие очертания и пологие склоны заставляли взгляд безуспешно искать хоть какие-то отметины инструментов или следы отделки. Простота очертаний и сложность деталей, словно неотделанная горная порода, выступающая из земли. Но дикие скалы никогда бы не смогли образовать эту изящную мандалу улиц и дорожек, сбегающих по склону холма столь изысканным узором, что можно было смотреть на него часами, прежде чем приходило понимание, насколько большое удовольствие это доставляет.
Даже та грубость, с которой язва прорвала сердце города, не испортила красоту его застройки. Пока ещё не испортила. Несмотря на выбоины в стенах зданий, на задымлённые улицы и разбросанные повсюду трупы, несмотря на какую-то невидимую силу, от которой чахли трава и деревья и умолкал звон насекомых, это место ещё хранило обрывки своей красоты. Пока ещё хранило.
Город не нуждался в названии. Когда носившиеся на своих свирепых драконах по степям и прериям экзодиты говорили о нём, им не требовалось называть его каким-то именем. Каждый и так понимал, о чём идёт речь. Хоть они и были расой воинов, племенем наездников и охотников, их язык оставался плавной мелодичной речью эльдар, и они могли говорить о единственном маленьком городке своей планеты, о его летописцах, художниках и провидцах, не испытывая нужды в названии.
Язва — другое дело. Она торчала из земли, словно голова злого великана, закопанного по плечи. Контрфорсы выпячивались из её стен, словно натянутые сухожилия на шее запрокинутой в крике головы. Разинутая пасть ворот из чёрного железа, идиотский блеск стальных шипов с парапетов и ниш. Их воткнули туда не ради обороны. Язва хищно и угрожающе нависала над местностью, отвергая даже самую мысль о возможности нападения. Шипы предназначались для демонстрации жестокости, для казней и выставлении напоказ казнённых. Язва строилась не ради покорения, но ради наслаждения покорением.
Она росла. Точки на просторах прерий превращались в небольшие группы фигурок, придвигались ближе, сливаясь воедино. Процессия текла по улицам, забитым зловонием смерти, наблюдая, как разбираются здания и перекапывается под ними земля ради того, чтобы добыть ещё камня для язвы. В её стенах ещё были грубые заплаты и зияющие пустоты там, где будут добавлены новые помещения и флигели. Процессия — фигуры в доспехах, сжимающие цепи, и тонкие, скрытые плащами силуэты, согнувшиеся под тяжестью этих цепей, — шла мимо толп рабов, которые, плача и стеная, надрывались в пыли, глядя как скверна карабкается вверх, растёт всё выше и выше благодаря их труду.
У города не было названия, но оно было у язвы. В языке эльдар не было слова для этого красно-чёрного каменного копья, разъедающего город изнутри подобно раку, но зато оно было в отрывистом лающем языке тех, кто был когда-то человеком, а сейчас всё сильнее подгонял строющих его рабов. Язва звалась Кафедральный собор Пятого благословения, и в его мрачном, скрытом глубоко под землёй сердце хозяин собора вёл службу.
Воздух Глубочайшей часовни то и дело разрывали вопли невольников, но капеллан Де Хаан не обращал на них ни малейшего внимания. Узоры на изрезанном варпом обелиске словно извивались, их линии и углы не могли существовать ни в одной нормальной геометрии. Глаза и разум Де Хаана начинали дрожать, если он пытался следовать за ними. Были времена, когда он поочерёдно то получал удовольствие от этого ощущения, то испытывал отвращение. Были даже времена, когда он вопил, глядя на колонну, как сейчас вопили их человеческие невольники. Это было в первые дни, когда Несущие Слово встали под знамёна самого Гора, и Лоргар ещё только создавал великий кодекс веры — Пятикнижие. В этом кодексе содержались размышления о воздействиях Хаоса, как части ритуала обращения, и сейчас Де Хаан был спокоен, ощущая, как резной орнамент посылает волны дрожи сквозь его рассудок. «Урок самоотвращения и самоуничижения» он выучил ещё в период своего ученичества. «Осознай, что твой разум — лишь пристанище для клочка тумана перед лицом шторма, сиречь Хаоса Неделимого». Это был весьма полезный урок.
Время размышлений подошло к концу, и он поднялся. Вопли с пола часовни, под галереей, где восседали сами Несущие Слово, продолжались. Хотя все их человеческие невольники уже были изгнаны, осталось примерно около десятка тех, чей разум не выдержал лицезрения колонны, и они бились в конвульсиях на полу, калеча себя. Погонщики начали оттаскивать их в пыточные загоны, позже они пригодятся для жертвоприношений. Де Хаан вышел вперёд к кафедре, и обратился к рядам в доспехах и рогатых шлемах цвета тёмного вина, чтобы начать свою первую проповедь на новой планете.
Порядок богослужения, изложенный в «Пентадикте», предписывал, что проповедь и молитвы в этот час должны быть о ненависти. В воздухе разлилось некоторое предвкушение, что ущипнуло струнку удовольствия в глубине души капеллана. Из всех достоинств Лоргара Де Хаан превыше всего ценил ненависть: море, в котором купалась его душа, свет, в котором он видел мир. Немало его самых прекрасных богохульств были совершены во имя ненависти. Он знал, что его почитают специалистом в этой области.
Хранители церковной утвари подошли к помосту под ним. Из парчовых сумок они начали доставать и раскладывать на помосте предметы: флаг пурпурного с золотом шёлка, местами пробитый и обожженный выстрелами, поверх него изогнутый эльдарский шлем и латную перчатку тех же цветов. На другой конец помоста легла изящная кристаллическая маска и изогнутый меч дымчатого стекла, лёгкий словно перышко, в навершие рукояти вставлен блёклый драгоценный камень. И помимо всего этого, точно посередине лёг камень: размером с кулак, гладкий и твёрдый, даже во мраке часовни светящийся, словно яйцо феникса. Глядя на них, Де Хаан услышал голос в голове: «Всё будет кончено».
Сильная дрожь пробежала по его телу. Он оторвал правую руку от поручня кафедры, левой сжал крозиус и открыл рот, собираясь начать проповедь. И тут произошло то, чего с почитаемым капелланом Де Хааном не случалось ни разу за все тысячелетия, проведённые в рядах Несущих Слово: он потерял дар речи.