Но вот что касается её последней фразы- её тоже следовало обдумать.
- А как мне тогда заживлять раны нанесенные этими стрелами? - спросил я.
- Проявить сострадание. Оно у тебя имеется?
Ну, если учесть, что на кроликов я смотрю как на еду, а на людей как на угрозу...
- Время покажет. Я благодарю тебя, царица Лераэ, за твои дары, они действительно сделали меня сильнее.
- Значит пора прощаться, - кивнула она. - Ты мне тоже нравишься, Торан.
И она, шагнув назад в круг, словно сквозь землю провалилась.
А я остался в своей хижине. Четыре стены, наполовину из земли, наполовину из сплетенных и обмазанных глиной веток, крыша из уложенного на плотно уложенные тонкие ровные ветки дерна, маленькая глиняная печка в углу, покрытая шкурой небольшая возвышенность-ложе у стены, чурбан-стол возле неё, колышек на стене, с висящим на нем луком и колчаном стрел, выемка с топором, кухонной утварью и ножом, и всё.
Я вышел наружу, откинув полог, прикрывающий вход. Природа не обратила внимания на мои вопли, где-то чирикали и стрекотали птицы, на ветке сосны обнаружилась что-то глодающая белка, тряска в руках и ногах наконец утихла, и я посмотрел в гримуар, намертво стиснутый в ладони. Теперь у меня есть сила.
- С какой бы уебищной гниды начать... - пробормотал я. Коллег по цеху чернокнижников трогать пока было рановато, требовалось узнать о них больше, а других пристойных целей для Стрелы Лераэ пока что не находилось. Возвращаться в деревню, где я похоронил ведьму, не хотелось. Значит нужно двигать в город. До него примерно неделя пути, из неё пару дней уйдет чтобы добраться до тракта - места у нас тут глухие, три деревни, дороги от которых смыкаются в одну в дне пути, дорога следует вдоль реки, и перекресток как раз возле паромной переправы, чертов барон так и не построил мост, хотя и обещал. Переправа стоит денег. Так же нужны деньги на еду и кое-какое снаряжение.
Я дошел до небольшого озера, в котором водилась неплохая рыбка, и взглянул на своё отражение, больше всего боясь, что мои глаза стали подобным глазам Лераэ. Пронесло, на вид обычные. Однако видок у меня будто я увидел смерть, хотя впрочем оно почти так и было. Умывшись, я вернулся в хижину и развалившись на ложе и задумался.
Почему я искал битвы с какими-нибудь подонками - ответ в сущности простой. Это нужно для приведения в соответствие желаемого и реального. По своей натуре я не желал быть грушей для битья, но в силу от рождения данных мне физических качеств, ничем иным я быть не мог. Я мог огрызаться, кусаться, лягаться и пытаться наносить удары - но это всё равно что бить стену. Выкручиваться мне удавалось только благодаря усталости врагов. Они тупо задалбывались меня бить и бросали. А я потом где-нибудь отлеживался, не в силах пошевелиться от боли, а потом едва не теряя сознание от голода шел ссать кровью. Такое положение дел меня категорически не устраивало, и я добыл себе нож. Стало легче. Удивительно, как отрезвляет некоторых перспектива быть выпотрошенным. Она же привлекает внимание стражи.
В деревне стражников всего шестеро, и пока трое патрулируют дорогу, остальные квасят в кабаке. Жалование у них хорошее, позволяет жрать от пуза и пить в три горла. От того такие кабаны и вымахали. Формально они подчиняются старосте, но на деле по большей части делают что хотят. Из шестерых двое - старые ублюдки, остальные - молодежь, стремительно постигающая науку щупать девок и бить приезжих - они иногда проходят через деревню в сторону города и обратно. А когда ярмарка - так и вовсе в деревне появляется куча народа. Ярмарки я люблю, хоть и ни разу на них не был. Возвращающиеся рассказывали про рыцарские турниры, про обилие товаров, про яростный торг, про вино рекой...
А у нас - церквушка с приютом, кабак, пара лавок и казарма. Я иногда задавался вопросом - почему наши стражники такие гнилые. И пришел к выводу, что это потому, что в наших краях безопасно. Сельчане выращивают урожай, денег в обиходе мало, разбойникам поживиться нечем. Охотники выскребли крупного зверя ещё до моего рождения, новый пока не заходит. Казалось бы, живи и радуйся, строгай детишек, люби весь мир, но нет - начинается гниение. Человек человеку - волк, и всё такое. Не обманешь - не поедешь и так далее. И эту мораль с младых ногтей вбивают в головы каждому. И даже сердоболие у них лицемерное, показное. Не было у меня чувства благодарности к тем, кто делился со мной хлебом, потому что это делалось на показ, а потом бабки долго перетирали какой-де некто добрый человек, милосердный прям идеал верующего. Дать хлеба и помацать булки - это у них воплощение добра, ага.