Алхундт пронзительно закричала. Винтер сделала бы то же самое, но ей не хватало воздуха.
Две сущности столкнулись или, вернее сказать, сошлись, смешавшись, но при этом пребывая отдельно, словно масло и вода. Везде, где бы они ни соприкасались, вспыхивала и искрилась грозная сила. Винтер вспомнила слова Феор о том, что нааты ревнивы, и вдруг поняла, что за боль терзала юную хандарайку. Во время ритуала точно такое же сражение происходило внутри нее, и незавершенное заклинание билось с тем, которое уже обитало в Феор. «Может быть, именно так и действует наат – разрывает человека на части силой его собственной магии. – Но ведь какую бы боль сейчас ни испытывала Алхундт, Винтер, соединенная с ней, чувствовала то же самое. – Значит, он разорвет на части и меня?» Эта мысль странным образом оставила Винтер равнодушной. Как будто она пересекла черту и оказалась по ту сторону страха.
Что-то менялось. Там, где, рассыпая искры, схлестывались в смертельной схватке две магические силы, одна из них постепенно уступала другой. Наат Винтер расширялся, масло растекалось, а вода испарялась. Одна сущность преображала другую в подобие себя, мяла, скручивала и перестраивала до тех пор, пока не обрела возможность включить инородную ткань в свою собственную. Это воздействие началось медленно, затем ускорилось, и вот уже изменения распространялись по магии Алхундт со скоростью мысли. И наконец там, где только что бились две враждебные сущности, осталась всего одна. Наат Винтер хлынул назад, погрузился в глубины ее души, словно хищник, который, насытившись добычей, возвращается в свое логово.
Связь распалась. Казалось, прошли долгие часы, но в окружающем мире время вовсе не двинулось с места. Рука Винтер опала, безвольно шлепнувшись на постамент. Надсадный визг магии Алхундт оборвался, и только эхо его дребезжащим гулом отдавалось в ушах Винтер. Агент Конкордата осела на пол, сложившись пополам, точно пустой мешок, и безжизненно распростерлась на каменных плитах.
Топот бегущих ног Маркуса был неимоверно далеким, не имевшим ни малейшего значения рядом с болью, которая раздирала тело Винтер. Тьма сомкнулась вокруг нее. Винтер закрыла глаза и благодарно погрузилась в небытие.
Глава двадцать седьмая
«Ты уверен?»
Джен лежала на походной койке, вытянув руки вдоль тела. Рану на левой руке перевязали бинтами. Девушку переодели в то, что удалось наскрести на складах, и одежда оказалась ей чересчур велика. Рукава белой рубашки прикрывали пальцы, а синие форменные брюки были подвернуты, как у мальчишки. Маркус отыскал ее очки – одно стеклышко разбилось – и положил в изголовье.
Он не мог отвести взгляда от Джен. Теперь, когда ее черты обрели умиротворенность, она вновь стала женщиной, которая делила с ним ложе и плакала у него на плече, женщиной, а не сатанинским порождением, явившим ее истинную суть. Грудь девушки вздымалась и опускалась так невесомо, дыхание, вырывавшееся из приоткрытых губ, было так беззвучно, что Маркусу казалось: отведи он глаза хоть на миг, и Джен вовсе перестанет дышать. Он весь день ехал с ней в повозке, а ночь провел возле нее в своей палатке. Иногда ему удавалось заснуть, но сон его был тревожен и краток.
Наверняка бумаг накопилось невпроворот, но Фиц с этим справится. Маркус ел в одиночестве, не отходя от своей безмолвной подопечной, и терпеливо ждал. Ни у кого не хватало духу побеспокоить его.
«Ты уверен?» Джен словно намекала, что в его личном деле есть нечто, о чем он даже не подозревает…
Зашуршал полог, по наружному шесту постучали.
– Кто там? – просипел Маркус. Голос его до сих пор оставался сиплым с того страшного дня.
– Янус.
«Ну да, конечно!» Маркус долго молчал, колеблясь.
– Можно войти?
– Валяйте.
Полог откинулся. Левая нога Януса была уложена в шины, и он опирался на костыль, который держал слева под мышкой. С неожиданной ловкостью он скользнул в палатку и проковылял к походному стулу на котором сидел Маркус.
– Вы не будете против, если я присяду? – осведомился он. Маркус молча кивнул, и полковник, усевшись, тут же вытянул перед собой сломанную ногу. – Все могло быть гораздо хуже, так что сетовать, наверное, грех. И тем не менее это чертовски неудобно.