— Ты же знаешь: я не могу жить без тебя, — сказал Митрон, не спуская глаз с Кристины.
— Не говори так, у тебя жена есть, — отозвалась Кристина.
— Ну ее! Детей мне не народила!
— И дети будут!
— С этой-то? Ни в жисть!
— Любит она тебя!
— Не хочу! Не хочу ее! Я только тебя, Кристинка… Десять лет только о тебе думаю, по тебе тоскую… Когда на тебе женился Матей, я чуть не повесился…
— Ты ж ведь женатый был!
— То-то и оно! Когда ты в девках была, у меня еще оставалась надежда… Дело-то какое: женился я рано, потом служил в армии. А как воротился — только что не онемел! Тут-то я заметил, как ты выросла… Томился я по тебе каждый вечер! Уж было решил: содею что-нибудь, если не над собой, так хоть над женой, а тебя должен заполучить… А тут ты вдруг взяла да вышла за Матея Срока! Двоюродный брат мой, это правда, но я готов был убить его… Не серчай, но, когда в лесу деревом его придавило, что-то глубоко внутри меня взорвалось: поделом тебе, Матей Срок, поделом тебе, братец мой, нечего было у меня ее отбирать! И только когда он помер, слеза по нему скатилась.
На мгновение над ними нависла тишина.
— Ступай! — отозвалась Кристина.
— Я должен был тебе это сказать!
— Хорошо, а теперь ступай прочь!
— Так и знай: разведусь или сам жену выгоню, а ты моей будешь!
Юло Митрон резко отодвинул стол, отбросил его на полметра от себя и двумя длинными шагами очутился за дверьми кухни, которыми хлопнул так, что они чуть не соскочили с петель.
Кристина кинулась к дверям, словно хотела упредить удар, но так и не успела добежать: звук, который они издали при резком толчке, пригвоздил ее к полу. Она глядела на двери, за которыми исчез Митрон, словно хотела просверлить, пронизать их взглядом. Заметив, как сильно разгорелся огонь в печи, она вдруг жалобно расплакалась.
3
Прояснело еще до обеда. Солнечные лучи ворвались в просторную кухню и заплясали по нагому телу покойного Мартина Пиханды. Ружена обмывала его сама: мокрым льняным полотенцем слегка касалась холодной мужниной кожи, ничего не говорила и лишь покачивала головой, словно вдруг все поняла. Еще совсем недавно она, словно вихрь, отгоняла от усопшего внучат и невестку, но теперь успокоилась. Одному Само велела остаться. Он помогал ей переворачивать на длинном столе отца, но, когда собрался было заняться тем же, что и мать, она отстранила его, будто испытывала ревность. Он стоял поодаль, тупо глядел на недвижное и большое отцово тело и не чувствовал ни горя, ни даже грусти. Он был совершенно опустошен, не мог и слова выговорить. Словно гранит был в голове вместо мозга. К покойнику он испытывал отвращение, брезгливость и был в общем-то рад, когда мать оттолкнула его. К горлу вдруг подступила тошнота, но он и виду не подал. А матери было не до него. Обмыв мужа, она едва заметно махнула рукой, и Само достал новый костюм. Протянул его ей, помог одеть отца; тут уж она ему не мешала.
Побритого, умытого, одетого, обутого и причесанного Мартина Пиханду положили в гроб. Поместился он в нем с трудом — скорее всего потому, что новые ботинки были на больших каблуках. Но лежал он спокойно, и Само какое-то время казалось, что отец вполне смирился со своим теперешним состоянием, что ему хорошо и что он доволен, если, конечно, он мог еще смиряться, если ему могло быть хорошо или он мог быть доволен. Но спокойный вид отца подобным образом подействовал и на сына. Само лишь глубоко вздохнул и уже без отвращения коснулся отцовских сложенных рук. От холода, который ощутил, его не передернуло, так как он ожидал его. Он слегка сжал отцовский палец, потом еще два, но отец на пожатие не ответил. Только сейчас Само как бы осознал, что отец действительно умер, и его глаза налились слезами.
— Иди могилу копай! — сказала мать за его спиной.
— Я? — вздрогнул он, отпустив отцову руку, и обернулся к матери.
— Ты! — сказала строго мать.
— А что же могильщик Ленч?
— Захворал!
Он понял, кивнул. Вышел в сени, надел кожух, натянул рукавицы, на голову нахлобучил баранью шапку. Уж собрался было выйти на мороз, но тут из горницы выглянули жена и дети.
— Нам можно? — спросила жена. — Мы хотим его видеть.
Он лишь кивнул. Печаль мешала ему говорить, и потому он кивнул еще раз и вышел. В амбаре взял кирку, лопату и мотыгу. Вскоре он уже был на погосте. Чуть повыше самой свежей могилы откинул лопатой снег, очистил землю, взмахнул киркой. А всадив ее, понял, отчего как раз сейчас могильщик Ленч захворал. Земля была тверже камня, промерзнув, пожалуй, на целый метр. Кирка отскакивала от нее, лопата сгибалась. Но яма все равно становилась все глубже и глубже.
4
Матильда перестала скулить внезапно, будто усовестил ее собственный плач. Жалость к себе куда-то исчезла, слезы уже не наворачивались, и ей вдруг сделалось легко, почти весело. Кинув непроизвольный взгляд в зеркало и увидев свои заплаканные, красные глаза, она лишь удивленно улыбнулась. Вдруг все ей стало нипочем, все сделалось безразличным: случись сейчас в тысячу раз худшие вещи, она и то бы ничуть не встревожилась. Даже если бы у нее на глазах сгорел собственный дом или перед ней разверзлась земля, сгинула река или в саду вырос лес, она бы и тогда лишь равнодушно дернула плечом и сказала безо всякого интересу: «Ну и что? Подумаешь!»
Она долго сидела на одном месте, и постепенно в мысли снова стали вторгаться грустные воспоминания — она почувствовала, что ее снова захлестывает печаль.
Она встала, умыла глаза и лицо.
Намочила волосы и частым костяным гребнем расчесала их.
Скрипнуло в сенях.
«Неужто Юло воротился?!» — обдало ее внезапной радостью.
Все в ней захолонуло, потом закричало, завыло.
Но в кухонных дверях стояла мать. Не поздоровавшись даже, только огляделась вокруг и шмыг к столу. Села на краю лавки.
— Одна? — справилась мать.
— Одна! — вздохнула Матильда.
— Ну и дура безмозглая! — обрушилась на нее мать. Вскочила резко с места и торопливо, словно ее подгоняла злоба, выбежала на середину горницы. — Нешто не знаешь, где он бродит, где шатается?!
— Не знаю! — огрызнулась Матильда.
— Ишь ты, она не знает! — ломала руки мать.
— Вы, что ль, знаете?
— Все это знают, безголовая ты баба!
— В корчму за ним, что ли, полезу!
— Какое в корчму! — Мать возвела очи к потолку, а потом сурово бросила дочери: — К Кристине ходит!
Дочь на миг оцепенела. Но тут же равнодушно повела плечом.
— Да он ходил туда, когда Матей еще живой был!
— И чего ходил? — донимала ее мать.
— Так они же братья.
— Ну братья! — согласилась мать. — Да оттого ли ходил?
— А я почем знаю!
— Знаешь небось! Ну и дурища безмозглая! Вот как получается!..
Матильда расплакалась.
Плакала жалобно, душераздирающе, навзрыд.
Она не стыдилась матери, а та и не думала ее унимать, утешать, лишь злобно на нее косилась.
— Что же мне делать, что?! — простонала Матильда.
— Придумаешь что-нибудь! — сказала мать и пошла к дверям. — Но я бы это дело так не оставила! Пошла бы к ним да за вихры бы его от нее оттащила. Уж коли срам, так срам! Поглядим, кому будет срамнее!
Она поворотилась и вышла.
Матильда тут же утихла.
Снова умыла глаза и лицо, потом внимательно погляделась в зеркало. Накинула на себя вязаную кофту, на голову теплый шерстяной платок — закуталась в него по самый нос. Вышла из дому, притворила дверь.
Сперва она очень торопилась, даже бежала, но, приблизившись к Кристининой избе, замедлила шаг. Обошла избу, остановилась у дверей.