Потихоньку, исподволь набиралась духу.
Но нажав на дверную ручку и очутившись в темных сенях, она уже не колебалась.
Во всю ширь распахнула двери кухни, исходя злобой.
Хотелось кричать во все горло, хотелось драться, колошматить по чему попало, но, оказавшись лицом к лицу с одинокой Кристиной, она враз сникла.
— Где он? — едва хватило ее на тихий вопрос.
— Кто? — спросила Кристина.
— Мой муж!
— Твой муж?
— Он у тебя! Ты спрятала его! — завизжала, вдруг осмелев, Матильда.
— Ищи! — широким движением руки Кристина распахнула ближние двери.
Матильда оторопела, но в горницу заглянула.
Ее обдало сумеречным холодом.
Она воротилась в кухню и тяжело опустилась на лавку. Сокрушенно сложила руки, просительно сморщила лицо и стала униженно канючить:
— Отдай мне мужа, Кристина!
— Нечего мне отдавать, я у тебя ничего не брала! — отрубила Кристина.
Матильда сразу опамятовалась.
Она перестала канючить, перестала изводиться и унижаться перед этой разлучницей, вскочила, потом снова плюхнулась — так, что под ее тяжестью лавка затрещала.
Она ударила кулаком в стол и опять встала.
— А, вот ты как?! — бросила она Кристине в лицо.
— Как слышишь!
— Ах ты шлюха, ах ты паскудница! — завизжала она. — Помяни мое слово, ты у меня еще поплатишься!
— Да что ты мне сделаешь? — засмеялась вызывающе Кристина.
— Кислотой глаза выжгу, лицо испоганю!
— Что ж, попробуй!
— Волосы выдеру, уши отрежу, нос перебью, пасть щелочью залью, задушу тебя, задушу… — грозилась Матильда.
И, вдруг повернувшись, выбежала.
На Кристину уже сейчас навалились все эти обещанные страхи. Она стала пятиться от двери, пока спиной не коснулась печи. Печь пышела жаром, но она его не ощущала. Почуяла только, когда, тронув пальцем горячую конфорку, обожглась. Она быстро сунула палец в рот, послюнявила, потом стала дуть на него.
И вдруг переломилась в талии. Мужнина и отцова смерть, теперешние мучения вконец обессилили ее. Она рухнула на колени, застонала, привалилась к печи.
Очнулась она на руках у брата Само, который всячески старался привести ее в чувство.
— Уже лучше?
Она кивнула.
— Дать воды?
Она отказалась.
— А я заглянул по пути, — начал Само, — думал, может, дров нарубить, а ты вон чего! Могилу отцу выкопал.
Кристина горько улыбнулась брату и поудобнее села. Она уже окончательно пришла в себя, и краска снова окрасила ее щеки.
— И что это с тобой приключилось?
— Топлю много, сморило меня! — оправдывалась Кристина.
— Только ли поэтому?
— Поэтому!
— Я все знаю! — сказал серьезно Само. — Много берешь на себя, Кристина.
— Какое там много? — заудивлялась она. — Ничего-то я не беру! Одна я! Как перст одна. Что уж я могу? Нести свой крест, на это меня еще станет.
— Ты ей ближе к делу, а она про козу белу!
— Так говори прямо!
— Сама небось знаешь! Нечего изворачиваться!
— А может, не знаю!
— Ого, еще как знаешь!
— Говори, чего ты на меня наскакиваешь!
— Юло Митрона к себе допускаешь!
— Сам ходит!
— А ты гони его!
— Он же родня мне!
— Не строй из себя дуру! — озлился Само. — Ты что, надеешься, он разойдется с Матильдой и женится на тебе?! Да он ввек этого не сделает… Неужто откажется от двух третей поля, что за Матильдой получил? Поверь, он никогда на тебе не женится!
— А мне и не надо!
Оба тяжело вздохнули.
— Чаю выпьешь? — спросила спустя время Кристина.
— Давай!.
Она налила ему в кружку и подала без сахару. Он отхлебывал чай, задумчиво поглядывая на нее, да и Кристина, стоя у печи, не сводила с него глаз. Потом сказал тихо, но твердо:
— Выдам я тебя сызнова!
— Ты что мелешь? — вскинулась Кристина.
— Пойдешь за Францо Кулиша!
Она подскочила к нему, схватила за руку.
— Ты с ума сошел?! — умоляюще прошептала она.
— Как сказал, так и будет!
— Никогда! — запротестовала Кристина.
— Еще спасибо скажешь! — Само поднялся, собираясь домой.
— Я такое над собой сделаю!.. — вскрикнула она. — Тебе же стыдно будет!
— Э, бабьи фанаберии! — обронил он весело и вышел.
5
С погоста и от Кристины Само Пиханда воротился усталый и промерзший. Затопал бурками на ступеньках и опустил на бетонный настил инструменты. Они гулко загромыхали. Дверь дома отворилась, на лестницу выбежала Мария.
— Вырыл?
— Вырыл!
— Иди обогрейся!
Он благодарно поглядел на жену и только сейчас, когда она стояла над ним на лестнице в тугом фартуке, заметил, как она за последние месяцы раздобрела. Мария перехватила его взгляд и легонько погладила себя по тяжелому брюшку, где уже шевелилась жизнь. Робко улыбнулась. Не устояв перед ее хорошей улыбкой, улыбнулся и он. И вот что-то меж ними проблеснуло. Счастье коснулось их. Согрело и возрадовало. Он взбежал по лестнице, обнял нежно жену за плечи, тихо поцеловал. Она благодарно приникла к нему. Сердца заколотились в лад.
Чаю он выпил две чашки и, только допивая вторую, осознал, что дети притихли. Смерть деда встревожила их, напугала. Беспокойно посматривали они то на отца, то на мать. Заглядывали в переднюю горницу, где лежал в гробу старый, и долго потом о чем-то шептались. Никто ни разу даже не засмеялся, хотя обычно дом полнился их смешливой воркотней. Смерть вошла в их душонки нежданно и была слишком свежей загадкой.
Само допил чай и вышел из дому. Собрал инструменты и отнес их в амбар. И вдруг вспомнил: яму-то и засыпать придется. Он вошел с лопатой во двор, прислонил ее к воротам. А теперь что? И принялся кидать из коровника навоз, захватывая его полными навильниками. Заныл рассеченный палец. Он опустил вилы, взял деревянную лопату и подгреб из-под коров. Снова подхватил полный навильник навоза, поднял его и понес к навозне. Размахнулся широко, сбросил навоз — тут-то его и передернуло. От неожиданности он даже вскрикнул: перед ним, всего на расстоянии шага, лежали на навозне курица, хорек и цыпленок. Само пялился на все три трупика безмолвно, и, пока размышлял, как они там оказались, в нем закипала злость. Неужто это сделал отец? Или жена, а может, мать?! Но почему? И почему столько?! И тут в голове прояснилось. Он уже знал, отчего у отца на руке была рана: хорек укусил его! Он поглядел на хорька с отвращением, размахнулся и воткнул в него вилы. Они вошли в тело легко, но прежде, чем он воткнул их снова, тупой звук удара неприятно поразил его. Ему вдруг сделалось жаль хорька, а потом и курчонка с курицей. И в какой-то неловкости, будто устыдившись своей жестокости, он робко заозирался. Прислонил вилы к дверям, принес лопату и тихонько прикопал трупики. Они исчезли в навозе так естественно, точно спокон веку там и было их место.
На лестнице Само Пиханда наткнулся на чей-то чемоданчик. Нес его Яно Слабич, адвокат из Ружомберка, ровесник, пражский однокашник и теперешний коллега брата Валента. Мужчины остановились, поглядели друг на друга.
— Я пришел проститься с ним! — сказал Слабич.
— Останешься?
— Нет, я сейчас уезжаю в Ружомберок.
— Валенту скажи! Чтобы телеграмму не отсылать…
— Скажу! — кивнул Слабич и спустился по лестнице прямо к Само. — Прими искреннее соболезнование!
Мужчины обменялись суровым и крепким рукопожатием. Оба на миг опустили взоры. Яно Слабич обошел Само и зашагал к калитке. Отворив ее, он вдруг остановился, огляделся.
— Пса уже не держите? — спросил он.
— Пропал! — сказал Само.
Слабич недоуменно кивнул, затворил за собой калитку и, ни разу не обернувшись, зашагал по дороге. Само остался один и снова задумался: куда же подевалась собака? Он прошел до середины сада, где кончались собачьи следы, осмотрелся. Обошел следы широким кругом, постепенно расширяя его, но продолжения следов не обнаружил даже за оградой. Он, возможно, искал бы и дольше, но тут пришла Кристина.