Само рухнул на лавку, зарыл лицо в ладони. Когда он очнулся, Валента уже не было. В дверях стаяла Мария. Со страдальческой улыбкой обнимала она свой тяжелый живот. Само вскочил, всполошно кинулся к ней и легонько коснулся ее живота.
— Этого не отдам! — вскричал он.
Вот так мы, возможно, до срока лишились революционера! Э-эх, а каким бы революционером Само мог стать! Но теперь, казалось, он окончательно порвал со своим прошлым и ничуть не сожалел о нем. От того, кем был, отрекся, кем станет — пока не знал…
3
Валент Пиханда вошел к Кристине без стука. Сестра полеживала на канапке, а на столе благоухала картофельная запеканка. Кристина повернулась и, тяжело подымаясь, вздохнула.
— Видишь, какая я, — виновато сказала она и стыдливо посмотрела на свой округлившийся живот.
Валент, смущенно улыбнувшись, подошел к сестре. Молча обнял ее, поцеловал.
— Ты, может, и попрекаешь вдову, что она на сносях, а я счастлива.
— Ничем я тебя не попрекаю, — отозвался он тихо.
Сестра в растерянности огляделась вокруг и, схватив брата за руку, потянула к канапке. Прежде чем усадить, обтерла место фартуком.
— Запеканки отведаешь? — Она пододвинула к нему тарелку. — Осталась вот, мне уж больше не съесть. Захотелось, испекла целый противень, а съела всего два кусочка, — говорила она торопливо. — Давеча возжелала чего-нибудь сладенького, глотнула две ложки сахару, а теперь мне бы вот маковника — куда лучше. Да кто его мне испечет? Вот я теперь какая…
Валент кивнул и, поглядев пытливо на Кристину, отхватил кусок картофельной запеканки. Ел медленно, жевал долго, словно была ему не по вкусу.
— Тебе что, не нравится?
— Почему же, хорошая!
— Кислого молока хочешь?
— Немного.
Она сходила в кладовку и воротилась с кружкой молока. Села возле брата, подождала, пока он выпьет, потом легонько коснулась его руки.
— Рассказывай, как живешь.
— Работы много, забот…
— А жена?
— Ребенка ждет.
— И она? — вырвалось у Кристины, но она тут же ладонью прикрыла рот.
Валент взглянул на нее — она вся зарделась.
— Я все знаю о Ганке, — сказал он. — Само даже отругал меня. Вы встречаетесь?
— Иногда! — Кристина встала, отнесла пустую кружку. С минуту она суетилась возле печки и, поправляя крышки, шумно вздыхала. То ощупывала себе поясницу, то оглаживала живот, потом, резко замахнувшись, согнала мух с сахарницы. Наконец воротилась к Валенту. — Мне тяжело говорить о Ганке, — промолвила она и потупилась.
— Мне можешь! — настаивал Валент, судорожно хватая сестру за руки, сложенные на коленях.
— Ты ее по-прежнему любишь! — сказала Кристина, не глядя на брата.
Валент отпустил ее руки и откинулся на спинку канапки. Они тихо сидели рядом.
— Теперь она уже редко ходит ко мне, — отозвалась Кристина. — Да что я говорю! В последнее время вообще не ходит. Ни с того ни с сего перестала. Хаживала ко мне, бывало, поплакать, и я вместе с ней плакала. Сперва мне не хватало ее, а потом и я отвыкла. Захочется, так и одна поплачу… Не знаю, что случилось, да меня это и не занимает теперь. Вроде как и меня возненавидела…
— Значит, ненавидит меня? — спросил Валент горько.
— Я этого не говорила! — передернулась Кристина. — Она никогда даже словечком…
— Не надо, Кристина..!
Она умолкла.
За дверями скрипнуло, ручка опустилась. На пороге стоял Юло Митрон. Он поглядел на обоих, вошел и закрыл за собой дверь.
Валент поднялся.
— И ты собираешься нападать на меня? — осклабился Юло Митрон и щелкнул пальцами. — Что ж, давай, милый доктор, сквитаемся!
Но Валент подошел к нему с протянутой рукой, Они обменялись рукопожатием, не сводя глаз друг с друга. Митррн улыбнулся.
— Есть, есть силушка, словно всю седрию на руках носишь.
— Тебя, однако, годы не берут! — ухмыльнулся Валент.
— Выпьем? Кристинка, найдется чего?
— Я не буду, — отказался Валент. — Хотел бы еще…
Кристина подскочила к нему и, подтолкнув к двери, обняла его и поцеловала.
— Ступай же, ступай! — с улыбкой подбодрила она брата.
Он вышел во тьму и сразу растерялся. Идти или не идти? Вот вопрос! Он беспокойно огляделся; в окнах горел свет, в темных улочках мелькали человеческие тени. Они останавливались и снова двигались. Он отступил под прикрытие дома и привалился к нему спиной. Резануло в паху. Он двинулся. Резь утихла. Он вытащил руку из кармана и в задумчивости стал ковырять в носу. Но, осознав, чем занимается, улыбнулся. Чего только не делает человек, думая, что его никто не видит. Давно, еще мальчишкой, он услаждал сам себя под периной. И продолжалось это до тех пор, пока мать не сказала ему: «Знаю, чем ты занимаешься, хотя и не гляжу на тебя! Даже когда ты один, веди себя так, будто вокруг тебя много людей!» Решившись наконец, он зашагал. Внезапно появилось ощущение, что на него глядит с десяток пар глаз. Но он, не останавливаясь, продолжал идти. В дом вошел смело, без колебаний. Сжал кулаки, стиснул зубы, сомкнул рот, будто ждал нападения. Еще в сенях представлял себе, как обрушится на него Ганкина мать, а отец замахнется кочергой. Но Ганка была одна.
— Добрый вечер! — поздоровался он.
Ганка повернулась и от неожиданности на мгновение приоткрыла рот. Оглядев Валента с ног до головы, попятилась.
— Ты пришел убить меня? — спросила она сухими губами.
Только сейчас он осознал, что стоит раздвинув ноги и грозно сжав кулаки. Он расслабился, распрямил пальцы. Улыбнулся.
— Сам себя потом и посадишь или опять выкрутишься?! — вскрикнула она вдруг. — Ну убей меня, убей!
— Ганка! — сказал он спокойно, ласково и шагнул к ней.
— Не-ет! — крикнула она и вытянула вперед руки, словно хотела его остановить. — Нет, нет! — повторяла она.
— Ганка! — начал он снова. — Я пришел повидать тебя. Подумай о нашем ребенке!
— У него нет отца, у него не будет отца! — кричала она возбужденно, сильно сжимая ладонями вздувшийся живот. — Сама его доношу, и выхожу сама… Мой будет, только мой, никто у меня его не отнимет! Никто, никто! — надрывно заплакала она.
— Ганка! — Он снова заговорил с ней.
— Уходи! — взвизгнула она и бросилась к нему. — Уходи, уходи!
Попятившись, он испуганно поглядел на ее лицо, искаженное гневом. Она бы кинулась на него, не скройся он за дверью.
— Ненавижу тебя, ненавижу! — кричала ему вслед.
В сенях он постоял, чуть опомнился. Слышал, как за дверями Ганка горестно всхлипывает, но войти уже не осмелился.
Сунув руку в карман, вытащил сто гульденов и положил их под ведро с водой.
И снова вышел в ночь.
Каждый несчастен по-своему. Валент не умел скулить от отчаяния, не рвал на себе волосы, не раздирал кожу ногтями, не выл, не бился головой об стену. Он лишь шагал и шагал. Вышел впотьмах за околицу, спотыкаясь пошел под звездами проселком и даже не заметил, как двинулся в обратный путь. Он ни о чем не думал, ничего не воображал себе, лишь без устали вышагивал. И хотя немного полегчало, неодолимая печаль в нем оставалась. Тягостное уныние в кровь саднило нутро. Тело, правда, расслабилось, словно ставши легче, отпустила судорога, сводившая мышцы. Но исторгнуть из себя печаль, горе, всхлипы, рыдания и жалость было невмочь.
— Ну и разобрало же тебя! — сказал Валенту Само, когда тот воротился домой. — На, выпей!
Он налил ему сто граммов палинки, не забыл и о себе. Чокнулись, выпили.
— Валент, горемычный ты мой! — причитала мать Ружена, суетясь вокруг сына, грустно клонившего над столом голову.
— Ох и наделал делов, ох и наделал! Поел бы хоть! Поесть тебе надо!
— Не буду, мама!
— Выпей! — предложил опять Само.
После третьей рюмки Валент разговорился.
— Был я у нее!