Лишь тогда я расслышал, что справа от меня какой-то шум. Будто сильный дождь по жестяной крыше. Гомбэй продолжал говорить. Весь день молчал, а тут на тебе, прорвало, но я перестал записывать. Шум стал громче. Я оглянулся через плечо.
По полу катились тысячи шариков — подскакивали и вертелись между автоматами, бешеный побег из тюрьмы; сверкали под люминесцентным светом, празднуя свободу неистовым движением, одновременно гипнотическим и загадочно прекрасным.
Девушка, сидевшая перед безумным каскадом, вдруг боком упала со стула и забилась в конвульсиях на полу. Стройные носи лупили по перевернутой корзинке, расшвыривая остатки шариков. Из ее автомата посыпались еще шарики. Лоток джекпота уже переполнился, и шарики рушились из него потоком, рикошетом отскакивая от пола.
В зале никто, кроме меня, этого даже не заметил.
Я спрыгнул со стула, уронив блокнот, и рванул к упавшей женщине. Пришлось шаркать подошвами по полу, чтобы не наступить на шарики. Те сотнями кружились под ногами, отскакивая от ботинок. Время растянулось в замедленном темпе сна, гвалт превратился в низкую далекую пульсацию, и на секунду мне показалось, что я иду по океанскому дну.
Бедра девушки вскинулись, выгнутая спина напряглась и застыла. Покрасневшие щеки, зажмуренные глаза, в уголках рта — пена.
Наконец я добрался до женщины и повернул ее на бок. Пиджака у меня не было, так что пришлось скинуть ботинки и подложить ей под голову, чтоб она не билась об пол. Когда мой взгляд упал на ее нижнее белье, до меня с опозданием дошло, что надо бы одернуть ей подол пониже, пристойности ради. Интересно, подумал я, надо из-за этого угрызаться? Или сама эта мысль — уже угрызения совести? Шум зала вернулся — и с лихвой. Непрерывный грохот басов и мои собственные идиотские мысли — того и гляди череп лопнет.
Вдруг Гомбэй отпихнул меня, сунул руку в плащ и ткнул мне в лицо сотовый. Я тупо уставился на него, не въезжая, как это он оторвался от игры.
— Вызови «скорую»! — заорал он.
— Но у нее просто…
— Давай быстрее!
Телефон оказался крошечный, цифры как на шпаргалке, но мне удалось набрать номер. Я прижал телефон к одному уху и зажал рукой другое, пытаясь отключиться от безжалостного техно-бешенства и какофонии игровых автоматов. Двое работников галереи в черно-желтых полосатых жилетах заинтересовались и теперь двигались к нам. Я наконец дозвонился до диспетчера, сообщил ей свое имя и рассказал, что произошло. Та спросила, есть ли у девушки какой-нибудь документ дли «скорой». Я попросил диспетчера подождать.
— Поищи ее удостоверение личности! — крикнул я Гомбэю.
— Надо ей сунуть что-нибудь в рот?
— Что надо?
— Что-нибудь, а то она язык проглотит?
— Это миф, — ответил я. — Как свободная любовь или экономика постепенного стимулирования.
— Какого симулирования?
Я отмахнулся. Женщина упала как раз под огромным динамиком на потолке, так что слышно было только музыку.
— Ищи документы! — повторил я.
— Что искать?
— Поищи водительские права или медицинский полис, хоть что-нибудь!
Гомбэй кивнул, упал на колени и начал рыться в ее сумочке от Луи Вюиттона. Служащие зала, две рабочие пчелки, посмотрели на женщину, потом друг на друга; а вокруг рядами сидели безмолвные мужчины, зачарованные блеском металлических шариков. И плевать они хотели на все, кроме игры.
— Это что тут за херня?
Хриплый голос принадлежал менеджеру. Невысокий парень с желтыми от никотина зубами, закатанными рукавами рубашки и неудачным начесом на лысине. Его взгляд метнулся к двум юным коллега м-бездельникам, к женщине в белом платье, потом обежал рассыпанные шарики и наконец остановился на нас с Гомбэем.
— Это что тут за херня? — повторил он. Парнишки-шмели пожали плечами. Гомбэй на секунду бросил рыться в сумочке девушки и крикнул:
— У нее приступ!
— Что у нее?
— Судороги, — пояснил я.
Менеджер кивнул и с подозрением всмотрелся в Гомбэя. Хоть и не по своей воле, тот усмехался, точно для него рыться в сумочках жертв судорог — идеальный способ провести день. Менеджер стрельнул глазами в шмелей. Те торопливо поклонились и с жужжанием разлетелись, а менеджер снова уставился на женщину на полу:
— Мне вызвать «скорую» или как?
Я ткнул пальцем в телефон, который все еще прижимал к уху. Менеджер хрюкнул и вытер пот со лба. Гомбэй бросил попытки найти какой-нибудь документ и встал, сунув руки в карманы плаща. Я хотел было сказать диспетчеру, что мы ничего не нашли, но та уже повесила трубку. Так что я вернул телефон Гомбэю. Мы помолчали.
Первым заговорил менеджер.
— Та еще кадрица, а? — заговорщицки сказал он. — Не считая этой штуки на носу.
Не знаю, что такое кадрица. Я глянул на часы, вспомнив, что слышал краем уха — мол, судороги в среднем длятся пару минут. Толку чуть, я же все равно не знал, когда начался приступ. Мы глядели на девушку в белом платье, а та потихоньку перестала дрожать, мышцы расслабились, и она вытянулась на полу. Она глубоко спала. Безумная музыка заиграла еще громче и быстрее, распухая в крещендо. Я заметил, что Гомбэй и менеджер не просто смотрят, а прямо-таки бессовестно пялятся. Проследив за взглядом Гомбэя, я понял, что псу под хвост все мои усилия сохранить девичью благопристойность. То-то они так вылупились.
Тут в кадр протолкнулись четверо парней в бледно-зеленых униформах — команда «скорой». Они спросили у меня, что произошло, и я рассказал. Их главный заявил, что с девушкой все будет путем, только не надо ее будить. Наверняка через несколько секунд сама проснется. Так что мы не стали ее будить. Я рассматривал ее родинку. Я пытался не смотреть, но куда бы я ни кинул взгляд, глаза все равно возвращались к родинке.
Прошло двадцать минут.
Медики занервничали. Двое со щелчком натянули латексные перчатки и стали проверять у девушки пульс. Двое других исчезли и через несколько секунд вернулись с каталкой, но та оказалась слишком широкой и не пролезала между автоматами патинко. Проползло еще десять минут. Наконец медики решили, что лучше бы отвезти девушку в больницу. Осторожно уложили ее безвольное тело на носилки, привязали вместе с сумочкой и унесли прочь. Выволакивая ее из зала, все четверо протискивались между автоматами, подняв носилки над головой. Мужчины в зеленом, несущие белую фигуру сквозь клубы сигаретного дыма и гул музыки. Точно похоронная процессия из параллельной вселенной.
А игроки в зале так ничего и не заметили. Всё крутили рукоятки, словно так и надо. Когда парни из «скорой» ушли, мы трое — Гомбэй, менеджер и я — переглянулись, потом посмотрели туда, где лежала девушка. Там бесцельно перекатывалось несколько блестящих шариков. Кроме них, остались еще мои ботинки.
— Думаешь, оклемается? — спросил Гомбэй.
— Конечно, — ответил я. — Все будет нормально.
В чем я не был уверен. Я мало что знаю о судорогах, но наверняка девушка должна была проснуться еще до того, как ее унесли. Тут закончилась песня, и на долю секунды зал погрузился в тишину, если не считать металлического шороха автоматов. А потом воздух взорвался очередным синтезаторным смертоубийством. Новая мелодия звучала точь-в-точь как предыдущая, только в этой были «дзинь-дзинь» вместо «бип-бип». Может, в наши дни это считается вообще иным музыкальным жанром.
По-прежнему глядя в пол, менеджер закурил.