Мария покачала головой.
– И тебе не известно, где он сейчас? Где живет его семья?
– Во Фрисланде.
У Марии текло из носа, волосы выбились из чепца и рассыпались по лицу.
– Ты должна найти его и выйти за него замуж.
– Но я не знаю, где его искать! Он меня бросил, я ему больше не нужна…
– Если Виллем узнает, что у тебя будет ребенок…
– Он сбежал! Вы понимаете, госпожа? Он сбежал.
Мария сидела передо мной, тяжелая, как квашня с тестом. Я нагнулась к ней и неловко обняла.
– Бедная моя девочка…
Кот начал тереться о наши ноги.
В голове у меня все перемешалось. Я должна была жалеть Марию – и действительно жалела, – но гораздо больше дрожала за саму себя. Я ведь тоже легко могла забеременеть. Кто из двоих мужчин будет отцом ребенка? Мария напомнила мне о собственном нечестье. На ее месте вполне могла бы оказаться я – и каковы тогда были бы последствия? Я словно почувствовала дыхание какой-то высшей силы, которая определяет наши судьбы. И эта сила наказала за мой грех мою служанку.
Я сидела на своей кровати, пытаясь собраться с мыслями. На лестнице послышались шаги Марии. Они звучали уже немного тяжелее. Я должна проследить за тем, как она приготовит ужин. Скоро вернется Корнелис и спросит, что случилось. В доме воцарилась мрачная, удушливая атмосфера: муж догадается, что что-то не так.
Мария вошла без стука, села рядом на мою кровать. Такая фамильярность меня удивила, но я решила, что она просто расстроена.
– Бедная девочка. – Я погладила ее по руке – вся кожа была в трещинках. – Тебе надо вернуться домой.
– Домой? – Мария уставилась на меня. – Я не могу вернуться домой. Какой позор!
– Но ты должна…
– Отец убьет меня!
– Ну что ты…
– Вы его не знаете!
– У моего отца тоже был крутой нрав. В конце концов он все равно тебя простит.
– Отец меня убьет, – повторила Мария. – Что мне теперь делать, госпожа? Вытравить плод? Или родить, а потом утопить в канале? Жить нищенкой на улице, стать падшей женщиной, бездомной, умереть от горя и стыда? – Она подняла голову и добавила: – Позвольте мне остаться здесь.
– Но я не могу, Мария. Ты знаешь, это невозможно.
– Значит, вы хотите выгнать меня на улицу?
– Можешь остаться здесь на несколько недель, но…
– Скажите прямо – вы меня выгоните?
Что надо отвечать в подобных ситуациях?
– Когда об этом узнает мой муж, у тебя не будет выбора. Мария, тебе нельзя тут оставаться.
Служанка глубоко вздохнула и посмотрела прямо на меня. Ее глаза сощурились.
– Если выгоните меня, я расскажу вашему мужу, чем вы занимались.
Я онемела. Я падала, падала в пропасть.
– Клянусь, я расскажу ему, – повторила Мария. – Мне терять нечего.
Слова застряли у меня в горле. Я не решалась на нее смотреть; вместо этого я уставилась в отверстие печи, огромный черный зев, выложенный огнеупорным кирпичом. Мне хотелось, чтобы он проглотил меня.
Наконец я пробормотала:
– Как ты узнала?
– Я не дура.
– Но как?
– Письмецо, которое вы разорвали, я прочитала. Да и читать было не нужно. Когда он сюда приходил, у вас все было на лице написано.
– Это было так заметно? – прошептала я.
– А в тот вечер я вовсе не спала. Видела, как вы накинули мой плащ, и сразу поняла, что к чему. Я бы не стала говорить, это не в моем характере, но раз уж вы так со мной обходитесь… – Мария одернула передник и поправила волосы. – И нечего смотреть на меня так, словно я хуже всех. – Она встала. – Если утонем, то вместе.
25. Корнелис
Если мужчина – голова, то женщина – шея, на которой эта голова сидит.
По воскресеньям Корнелис развлекался тем, что провожал жену в церквушку, куда она ходила: домашний храм в католическом квартале возле Аудекерк. Ему нравилось возвращаться домой по улицам этого чудесного города, – какая красота, какое великолепие! – держа под руку Софию. Он считал, что это награда за трудную рабочую неделю. Мужчины смотрели на него с завистью, он раздувался от гордости. С ним здоровались все прохожие. Прогулка превращалась в публичную демонстрацию его богатства и успеха.
В солнечные дни на улицы высыпало практически все население города: почтенные бюргеры, бесчисленные лавочники и торговцы, их принарядившиеся жены. Тесные улочки заполняла черная волна людей. После службы все они выходили омытыми и преображенными, покаявшись в своих грехах и избежав вечного проклятия. Души горожан были выскоблены добела, как ступеньки их крылечек, а вера сияла так же ярко, как сверкавшие на солнце дверные молоточки. До чего чиста была нация, вымытая одновременно и снаружи, и изнутри! Заезжих иностранцев всегда восхищал этот блеск.