Мы с Марией стали близки: ближе, чем я была с сестрами, ближе, чем это было доступно пониманию других. Только Ян знал о нашей тайне. Марию иногда тошнило – не по утрам, а к середине дня. Я слышала, как ее рвет в кухне, и бежала к ней, чтобы помочь. Чувствовала себя ответственной за эти приступы, словно сама являлась их причиной: ведь она страдала за меня. По правде говоря, порой я тоже ощущала тошноту.
Мария носила моего ребенка – факт, который связывал нас воедино. Мы были заперты в доме вместе со своим секретом. Тихие комнаты, купавшиеся в солнечном свете, пропущенном сквозь цветные витражи, надежно скрывали наше преступление. Единственными его свидетелями являлись лица на картинах: царь Давид; крестьянин, поднимавший кружку с пивом; мы сами, Корнелис и я, запечатленные в нашей прошлой жизни. И они же были нашими немыми соучастниками.
Когда мы оставались одни, наши роли менялись. Теперь не Мария помогала мне, а я ей; я превратилась в ее служанку. Если она уставала, то я укладывала ее в постель, мыла посуду и драила полы, пока не вернулся муж. «Начистите подсвечники, – командовала Мария. – Он сразу заметит».
Но для внешнего мира она была служанкой, а я – беременной женой. Корнелис, гордый своим будущим отцовством, рассказывал мне новости про знакомых и друзей. Краснея, я принимала их многочисленные поздравления. Наша соседка, госпожа Моленар, прислала мне травяной отвар, помогающий от тошноты. «Через три месяца все пройдет, – заверила она. – Так всегда бывает».
Вместо меня его выпила Мария. От него ей стало только хуже. Позднее нас навестила госпожа Моленар и поинтересовалась, помогло ли мне средство. «О да», – ответила я, пока Мария прислуживала нам с серым как стена лицом. Но кто замечает служанок?
– Когда роды? – спросила госпожа Моленар. – Когда этот счастливый день?
– В ноябре.
– Ваша семья живет в Утрехте, не так ли? Наверное, они счастливы, услышав эту новость.
– Конечно.
– Ваша мать приедет посмотреть на малыша?
– Моя мать больна. Сомневаюсь, что ей по силам подобное путешествие.
К чему столько вопросов? Они заставляли меня нервничать. Женщина в моем положении всегда в центре внимания. Я надеялась, что это не продлится долго. Мне было не по себе, словно меня расхваливали за стихи, которые написал кто-то другой. Приходилось постоянно быть настороже. Взять хоть мою семью. Корнелис не сомневался, что я отправила письмо матери и сестрам, сообщив им радостную новость. Мне не хватило духу разубедить его. Теперь придется притворяться, будто они ответили. Потом он решит, что меня должна навестить по крайней мере одна из сестер: в конце концов, Утрехт всего в двадцати пяти милях от Амстердама. К счастью, муж почти все время пропадал в гавани, где находились его склады. Я сделаю вид, будто визит состоялся, когда его не было дома.
У меня возникало странное чувство, что Мария действительно беременна моим ребенком. Я с головой погрузилась в материнство и стала замечать на улицах детей, поглядывая на них с профессиональным интересом. В нашей стране принято баловать детишек; иностранцы говорят, то мы относимся к ним с невероятной снисходительностью. Вместо того чтобы отдавать малышей на попечение нянек, воспитываем их в кругу семьи.
Сейчас в домах напротив, по ту сторону канала, в стеклах играет солнце. Какая-то женщина выводит на улицу ребенка. Она смотрит, как он учится ходить. По деревьям у воды словно плывет зеленый дым: это растет новая зелень, новая жизнь. Женщина хватает карапуза на руки и прижимает к себе. Я слышу, как она смеется. Ее голос эхом разносится вдоль канала. Это меня трогает. Я вижу в ней саму себя – призрачную маму с призрачным ребенком. Там, на противоположном берегу, меня ждет моя несостоявшаяся жизнь с мужем и детьми. Но нас разделяет зыбкая гладь воды, и я не могу до нее добраться.
– Ого, тяжелая!
Мария попыталась поднять корзину с торфом. Я схватила ее сама. Служанка засмеялась. Конечно, она меня использовала, но я не возражала. Ей надо сохранить ребенка. Доктора к ней не приходят: у нее есть только я. Мне уделяется все внимание, а ей приходится биться в одиночку. И не мне, а ей предстоит пройти через все муки родов. Иногда, запутавшись в собственной лжи, я об этом забывала. Опасности подвергались мы обе, но боль предстояла одной ей.