Когда люди очнулись от этого морока, цветы завяли, но картины остались. Так возлюбленные, обреченные на долгую разлуку, находят утешение в портретах своих любимых. И так в грядущих столетиях люди будут наслаждаться красотой, некогда причинившей им страдания.
Что касается Яна ван Лоо, то он, как и было предсказано, через боль обрел свое величие. «Ты должен быть сильным, мой друг, – говорил ему Маттеус. – Только через боль открывается красота мира». Потеряв Софию, художник стал отшельником, снял новую студию в другом квартале и целиком посвятил себя искусству. Начал рисовать картины, изображавшие быстротечность и тщету земной жизни. Для этого он использовал скромные предметы: лук (он часто изображал лук), песочные часы, кусок засохшей булки, череп. Пища превращалась в пустые символы, безысходность пронизывала все его полотна. Ян создал из своих страданий великое искусство. Во многих его картинах можно заметить изогнутое зеркало, бокал вина или серебряный кувшин. Но отражается в них вовсе не художник, пишущий свою картину. Это женщина в кобальтовом платье, с мягкими каштановыми волосами. Ее зеркальный образ, как призрак, населяет большинство его картин. Выяснить ее имя специалистам так и не удалось, хотя некоторые находили сходство данной модели с другой, изображенной на дерзких и страстных полотнах 1636 года, где женщина доверчиво и с любовью смотрит на зрителя.
Она появляется и в одном из его признанных шедевров, висящем в Дрезденской галерее. Это натюрморт: на фарфоровой тарелке лежит полуочищенная луковица. Рядом на скатерти рассыпаны карты и игральные кости, между ними видна книга, раскрытая на латинском изречении: «Рискнул, поставил, проиграл».
В вазе стоит один тюльпан: белый цветок с пунцовыми разводами, похожими на румянец женщины, только что вставшей с любовного ложа. На лепестках блестят капельки росы. В каждой из них отражается женский образ. Чтобы разглядеть его, нужно увеличительное стекло. Кажется, что весь ее облик колеблется и дрожит, – так же, как сами росинки, – прежде чем исчезнуть навсегда.
67. Мария
Маленьким лодкам лучше держаться у берега.
Было время, когда Мария мечтала поменяться местами со своей хозяйкой. Она наряжалась в ее синий жакет, отороченный белым мехом, и позировала перед зеркалом. По ночам ей снилось, будто хозяйка утонула, а она, Мария, унаследовала ее дом на Геренграхт и плавает в нем вместе со своими детишками.
И вот теперь ее мечты сбылись. Другим пришлось умереть, чтобы она смогла жить. София пропала шесть лет назад, все давно считали ее мертвой. Господин Сандворт так и не вернулся. Весь дом принадлежал теперь Марии. У нее было двое детей, обе девочки, и муж Виллем. Сейчас, в 1642 году, они позировали для портрета, сидя в библиотеке с шахматным полом.
Солнечный свет падал сквозь цветные стекла на Виллема, облаченного в строгий черный костюм, и на белое атласное платье Марии. Дочери, София и Амелия, сидели на маленьких стульчиках, послушно выпрямив спины. Каштановый спаниель лежал у их ног. Они тоже обрели бессмертие и ныне висят в Маурицхейском музее в Гааге на «Портрете неизвестного мужчины, его жены и дочерей» кисти Якоба Хахта (1620–1675 гг.), датированном 1642 годом. Со временем Якоб стал модным портретистом, его отличали тонкая работа кисти и дотошное внимание к деталям. Великого мастера из него не получилось; он не достиг таких высот, как Ян ван Лоо, но публике его работы нравились.
Работая кистью, Якоб спросил:
– А что случилось с тем стариком – господином Сандвортом?
– Откуда нам знать? – пожал плечами Виллем. – До нас доходят только слухи. – Новости из Ост-Индии шли не одну неделю и всегда считались ненадежными. – Кто-то говорил, будто он умер от желтой лихорадки.
Виллем – с годами он набрал вес и заметно растолстел – сдул пылинку со своего камзола.
– Ерунда! – возразила Мария. – Я слышала, он хорошо устроился и живет с красивой молодой туземкой.
– Кто тебе сказал? – удивился Виллем.
– Так, один человек. – Она помолчала, наслаждаясь их вниманием. – Говорят, они живут в греховной связи, поскольку он не позаботился узаконить их союз, и вообще – в церковь больше ни ногой.