Эйверин фыркнула и закатила глаза, чтобы спрятать слезы радости, а потом легко стукнула парня по плечу:
— Ты забыл, что ты вообще-то уже не заикаешься, а?
— Эйвер, это н-н-не смешно вообще-то. Это п-порой получается, а п-п-порой нет, — Тюльпинс шмыгнул носом и как ребенок, исподлобья, посмотрел на Эйви. — Что же нам т-т-теперь делать? К-кажется, запас двилингов иссяк, так?..
— Так. Для начала ты должен выздороветь. На себе таскать тебя я не буду, — Эйверин щелкнула парня по носу, но тут же смутилась и отошла к окну. И откуда у нее могла взяться привычка так часто прикасаться к людям? — А потом пойдем в сторону скал, к улице Маарвиха. Там живет пьянчуга Олл, который, может быть, что-то знает об Осколке. — Эйверин развернулась к Тюльпу и протянула ему разглаженную записку.
Парень прочел ее, нахмурился, поводил пальцами по бровям.
— Н-не ходи без меня, — наконец, сказал он. — М-м-может, это н-н-написал тот, к-кто за нами следил. И т-там будет ловушка.
— Тогда зачем им лечить тебя, а? — тут же возразила Эйви и принялась стаскивать Крикуна с тяжелых синих занавесок: от его коготков оставались следы, а девочка не хотела, чтобы им выставили дополнительный счет.
— М-м-может, я п-п-просто н-нужен им живым, — Тюльпинс пожал плечами и задумчиво посмотрел на свою левую руку. Он закатил рукав до локтя - место укола багровело на мраморно-бледной коже – и горько усмехнулся. — Что-то мне п-п-подсказывает, что мне недолго оставаться таким.
Уже к обеду следующего дня Тюльп, расхрабрившись, встал с кровати, плотно пообедал, и, сочтя себя вполне здоровым, решил сесть в карету и наведаться на улицу Маарвиха. Эйверин долго пыталась уговорить его остаться в постели, но, в конце концов, яростно крикнула, что если Тюльп умрет прямо по дороге, она и не подумает его хоронить, и забралась в салон.
День выдался чудесный. В кои-то веки дождь прекратился, и ветер стал мягким, едва ли не теплым. А небо, вечно низкое и затянутое тучами, вдруг стало голубым и таким высоким, что хотелось взлететь и коснуться руками яркого солнца. Эйверин улыбалась, глядя как снуют впереди кареты извозчики на самоходах. Отчего-то на душе у нее стало легко и спокойно. Но длилось это не больше минуты – внезапный приступ стыда окутал все нутро девочки, улыбка сошла с ее лица. Она не имеет права радоваться, не имеет права быть счастливой. Увалень все еще умирает, мама все еще пленница белого камня. Они зависят от нее, они нуждаются в ней. А значит, именно ей нельзя расслабляться не на минуту.
Эйверин тряхнула головой, ощутив, что в карете стало намного темнее и прохладнее. Не могли же ее мрачные мысли погасить само солнце?
Девочка выглянула из окошка и восхищенно вздохнула: они въехали под тень массивных скал. Издали скалы казались совсем гладкими, но вблизи Эйви рассмотрела тысячи трещин, разломов. С самых вершин то и дело срывались мелкие камешки и песок, покрывая мостовую улицы Маарвиха черной пылью. Эйверин сглотнула, чувствуя себя очень маленькой, незначимой, совершенно ни на что не способной. Она обернулась к Тюльпу, который высматривал в окно дом под номером «18», и внимательно посмотрела на его лицо, стараясь запомнить в мельчайших подробностях.
— Ну, п-п-пойдем? — Тюльпинс дернул рычаг и карета остановилась. Парень толкнул дверцу и замер, на секунду закусив губу и нахмурив брови. — Не доверяю я все-таки этому письмецу… К-кто т-т-такой этот Олл…Ч-что он м-может знать, что не знает главный смотритель маяка?
Вдруг в карету с порывом ветра ворвался некто в черном плаще. Карета пошатнулась, скрипнула, но тут же заняла прежнее положение. Тюльпинс вскрикнул, Эйверин сжала кулаки, готовясь ринуться в бой, но незнакомец захлопнул за собой дверцу и высоким голосом завопил:
— Я – друг! Я – друг!
Девушка с огромными глазами янтарного цвета уставилась на Эйверин, улыбаясь. Она стянула с головы капюшон, и волнистые золотисто-русые волосы ухнули ниже плеч тяжелой волной.
— Вы следили за м-мной! — завопил увалень.
— Догадался-таки, сладкий! — незнакомка бесцеремонно потрепала Тюльпа по щеке. — Кора, — девушка протянула тонкую руку поочередно Тюльпу, а потом и Эйверин. — Кора Шершер.