Не обязана. Конечно. «Я просто спас тебе жизнь, но ты ничем мне не обязана».
— Да! — взорвалась Эйверин, чувствуя, что больше не в силах совладать с гневом, — Да! — она толкнула оторопевшего Тюльпинса в грудь. — Да, ты теперь из-за меня умираешь! Да, вот такая я плохая, Тюльп! Вот такая я! Знаю я, как ты меня ненавидишь теперь! Всю дорогу вздыхаешь и вздыхаешь! Ну, что мне сделать, чтобы все исправить, а?! Что мне еще сделать?!
— Эйвер, т-ты ч-ч-что… — Тюльпинс растерянно улыбнулся и потянул руку к Эйви. Она тут же дернула плечом, смахивая ладонь, но Тюльп шагнул ближе и прижал ее к своей груди. Она напрягла мышцы, словно готовясь к атаке, но не отстранилась. Дышать становилось тяжело. Горький ком забивал горло.
Тюльпинс прижался подбородком к ее лбу, обнимая еще крепче, и прошептал:
— Я знаю, п-п-почему ты злишься, Эйверин. Может быть, т-ты сама себе думать об этом не п-п-п-позволяешь, но я-то чувствую. Мне очень жаль, что с т-т-твоими родителями так вышло.
Сказал тихо, но будто сунул раскаленный нож в незажившую рану. Глаза Эйверин защипало, она зажмурилась, пытаясь удержать слезы. Девочка шумно втянула носом воздух и мелко задрожала. Тюльпинс, к счастью, ничего не говорил: не было слов, способных утешить человека, в один миг потерявшего надежду. Всю осознанную жизнь Эйверин посвятила розыскам родителей, но теперь она оказалась рядом с Тюльпом – без цели, способной удержать на ногах в любую бурю, без веры в возможное счастье, способной осветить любую мглу. Голодная, измотанная, измученная, теперь она тоже потеряла абсолютно все.
— Я вот думаю, — просипела Эйви, — Может быть, из-за мамы… из-за того, что она… я такая…не знаю. Холодная что ли. Жестокая. Как будто бы совсем без чувств.
— О, поверь мне, Эйвер, — Тюльпинс сам отстранился, и Эйви была ему за это бесконечно благодарна: подобная близость словно оцарапывала ей кожу. — Я знаю, что ты можешь быть очень эмоциональной. — Парень улыбнулся, а потом, состроив страдальческую гримасу, потер ушибленные ребра. — Просто это все, — Тюльп неопределенно взмахнул рукой, — Любого бы изменило. Любого живого человека. А ты живая.
— Ладно, давай поскорее найдем чертов Осколок. Мистер Гиз — Эйви шмыгнула носом и поморщилась, словно ставшее чужим имя отца обожгло глотку, — Сказал, что эта штука тебя точно излечит. Будешь здоров, и я тебя сразу оставлю в покое. Брошу в первом попавшемся городе. Обещаю.
— В т-т-том-то и дело, Эйвер! — Тюльпинс отскочил так, словно Эйверин вновь ударила его, только теперь намного сильнее. — Я н-не хочу быть п-п-просто вещью, которую тебе н-н-нужно п-починить, п-понимаешь?! Я хочу… — парень закусил губу и отвернулся. Всхлипнув, он продолжил, — Я хочу быть другом, достойным спасения! А сейчас я чувствую себя т-т-только п-препятствием, к-которое мешает тебе жить с друзьями…с Додо и мистером Дьяре. Если т-так, т-то давай доедем до любого города, а там разделимся. Т-ты поедешь искать ребят, а я – в Двадцать т-т-третий.
Эйверин помрачнела. Она с трудом призналась себе, что и впрямь была слишком черства с Тюльпом. За три дня, что они провели в пути, он пытался заговорить с ней бесчисленное количество раз, но она даже не вслушивалась в его лепет, погруженная в тяжелые воспоминания.
— Тюльп? — Эйверин хотела попросить прощения, но вместо этого лишь спросила, — Как ты все-таки оказался в реке, а?
Тюльпинс обернулся и чуть манерно дернул головой. Его самодовольная улыбочка как будто бы скрывала крик, рвущийся из его груди: «Видела, видела, видела?! Ты правда видела, как я хорош?!»
— Я уже думал, что т-тот раз был случайностью, н-но я, кажется, что-то могу, Эйвер! Действительно могу! Ты спала, а я смотрел на реку. Гроза т-только начиналась, т-т-течение еще не было т-таким быстрым, оно плавно несло веточку. И я подумал, что хочу так же. Чтобы меня несло к-к-куда-нибудь, а мне бы не п-п-пришлось ничего предпринимать… Все ведь т-так раньше и было. Все решали за меня, и я был счастлив. Я п-п-понимаю, это совсем п-п-по-детски, неправильно. Но иногда хочется отдохнуть, верно? Мне стало ужасно тоскливо, и вот хлоп! — Тюльпинс радостно вскинул руки. — И я – в реке!
— Ага, карета в грязи, а потом и я в реке, — Эйви хмыкнула, но злости почему-то больше не было. Увалень так по-детски радовался своему успеху, что даже почти не раздражал. — На самом деле, это здорово. Может быть, ты скоро разберешься, как это работает?