Мы очень разные, но он мне понравился. Я вышел после этого первого разговора в хорошем настроении. Потом мы довольно быстро перешли на «ты». Я не люблю рутину, а здесь было что-то новое. Я занимался договорной и коммуникационной работой, что вполне соответствовало моему психологическому складу. Потом он стал меня приближать… Мне кажется, что это для Миши важно особо… Первое, я объективно хорошо работал на своем месте. Второе, я ему был предельно лоялен. А этот коллектив, как и любой другой, был коллектив с интригами. Была там группа внутри, которая иначе видела развитие этого центра. Миша хотел двигаться больше в сторону производства, финансирования. Мне он нравился больше остальных, был более убедителен для меня, я всегда его поддерживал. В итоге я стал замом, потом первым замом. Думаю, на этом этапе он мне уже доверял. И он видел у меня потенциал развития. Это тоже важно. Он все время смотрит, есть ли в человеке потенциал и где он кончается.
Для того, чтобы этот околокомсомольский бизнес хорошо работал, нужно было много заказов. Центр Ходорковского, например, активно работал с Госкомитетом по науке и технике, с «оборонкой». Но туда же надо было как-то «зайти». Зашли, потому что Фрунзенский райком, где работал Ходорковский, — в одном из центральных районов Москвы, там было сконцентрировано много госучреждений, институтов, предприятий, и естественно, что партийные организации были связаны между собой. И будучи внутри этой партийной системы, Ходорковский имел возможность выходить на различные организации. И начинать сотрудничество. Связи конвертировались в проекты, договоры и деньги. Невзлин утверждает, что «в этом месте — ноль коррупции, это именно конвертация энергии, связей, возможностей, Мишиных идей в развитие, в энтропию. Тогда никто ничего не брал и не давал. Во всяком случае там, где мы работали». Хорошая рекомендация, хороший «вход» были гораздо важнее — понравишься ты или не понравишься тому или иному начальнику. Ходорковский умел получать хорошие рекомендации. Люди старшего поколения относились к нему как молодому «своему», к тому же перспективному. Центр хвалили, он был на хорошем счету в Совете министров, его поощряли горбачевские структуры. Его можно было привести в пример: вот так удачно работают реформы. Такой перспективной молодежи было не зазорно помогать. И помогали.
В стране в это время творилось нечто невероятное. Перестали глушить западные радиостанции, начали выходить запрещенные раньше книги (Гроссман, Рыбаков, Пастернак, впервые опубликовано «Собачье сердце» Булгакова). Вслед за газетами и журналами «отвязалось» телевидение: появились первые независимые телепроизводители, почти весь эфир был прямым, молодежные телепрограммы «Взгляд», «До и после полуночи» говорили в эфире о том, о чем раньше только шептались на кухнях, появились ночные эфиры, проводились телемосты с Америкой. А телеаудитория в СССР огромна. Люди, прожившие всю жизнь за железным занавесом, захлебывались свободой. Вышел фильм «Асса», и вдруг на экран вылез из андеграунда молодежный рок, совершенно иная молодежная культура со странными словами песен, с непривычными образами, с другим звуком. Все это было перпендикулярным официозной социалистической культуре. «Мы ждем перемен!» — пел в фильме рок-музыкант Виктор Цой. И это звучало как предвестие, как гимн будущему. В историю врывалось поколение, которому в тот момент было 25–28 лет.
В этом же году привлек к себе внимание самый главный московский партийный босс и кандидат в члены Политбюро Борис Ельцин. Он делал то, что не было принято в партийной среде: открыто критиковал Горбачева и его окружение за консерватизм, промедление с реформами. Ельцин лишается своего поста в Москве, перестает быть кандидатом в Политбюро. И начинает свой путь партийного «диссидента», который приведет его в оппозицию к Горбачеву. Потом последует выход из партии и триумфальный приход к власти после августовского путча 1991 года. Ходорковский знакомится с Ельциным после его опалы, в 1990 году, в Свердловском райкоме КПСС.