«Хорошего с отличным».
«Во-во! — смеется Олег.— Дальше следак вытирает скупую мужскую слезу — это обязательно, открывает дверь и вы — ты да голубые глазки — мимо вертухаев, они вам честь отдают, а вы шагаете в загс подавать бумаги…»
«А что думаешь, — сказал Малыш,— выйду, обязательно женюсь. Адрес есть. Она дождется.»
«Яну дай адресок,— сказал Олег, — быстро оформит, дождешься…»
«Ты этим не шути,— Малыш сжал кулаки,— я тебе покажу адресок, свой забудешь.»
«Какая хоть книга?» — спросил я Малыша.
«Стихи, не то Марина Цветкова, не то…»
«Цветаева,— сказал Олег,— жених, поэзии не знает».
«Может, и Цветаева, сказал Малыш.— Я не читал. У нее все самое хорошее…»
Плывет камера в оранжевом, багровом свете. Я уже знаю, еще минут десять, луч переломится о решку —и исчезнет. Десять минут! Много это или мало?.. Плывет камера, ее обитатели, мои сожители и я вместе с ними. Куда?.. Еще немного, думаю я, что-то я должен увидеть, узнать — и тогда пойму…
Я закрываю глаза, а когда открываю — луча нет, мертвый «дневной свет» обнажает загаженное пространство, серые тела моих сожителей, братьев… Смрад еще гуще, невыносимей.
Ничего я не могу понять. Кто они, где мы и что это с нами?!
18
— ..Пожил мужик, ничего не скажешь, в свое удовольствие. Молоток!
— Плдавду говорят, в станице у него трехэтажный дом, проходная и вертухай у входа?
— Вертухай-не вертухай, а капитан из органов. Никого не пускал, хоть секретарь обкома на черной «волге».
— А если он бабу ждет?
— Капитан сам приведет, только скажи…
— Во дает! И пил, говорят, ящиками возили…
— У него катер под парами, мотор греется, хоть ночью — и поехали по всему тихому Дону, а там и бабы, и коньяк…
— Он что хотел, имел! У меня дружок в Ростове, рассказывал. Он, как помер, двум внукам оставил по «двадцатьчетверке», а третьему — «ладу» экспортную…
— За что ж третьего. обидел?
— Хрен его знает, может, с его матерью не поделили.
— Умел жить, мне бы так! Да разве дадут, схарчат…
— К нему из Москвы один ездил — из министерства или писатель, а он его не любил. Тот приедет, а у него запой, неделю пил, когда начинал. Капитан докладывает: у ворот. А он кричит: «В будку его, суку!» Капитан говорит: «Будьте, мол, любезны, товарищ писатель, в будочку…» Отказываться нельзя, больше не пустит. А в будке кобелина, московская сторожевая. Залазит к нему и ждет, пока оттуда не пригласят…
— Неужель писатель?
— Имел он их! У него этих денег, всех мог купить, каждый год книги, на всех языках, по всему миру, одних премий, говорят, на миллионы… Он ему за будку столько отвалит, сам бы залез…
— Ну молодец! Пожил…
— А еще рассказывали, он в карты любитель.
— Во что ж играл — в преф, в очко?
— В дурака подкидного. Или в эту… в пьяницу.
— Да ты что? Какие ж ставки?
— Не в ставках дело, не в игре — там столик хитрый…
— Какой столик?
— Обыкновенный, ломберный.
— Ну и что?
— Приезжает, к примеру, из Москвы или из Ростова чин в больших погонах, писатель или еще кто. Встретил, выпили, поели. А теперь, хозяин, говорит, сыграем. Да я не играю. А у нас простая игра, народная, детская — в дурачки, без интереса. Надо уважить хозяина, будет рассказывать у кого был, что делал. Сам садится с женой, карты свои, ему известные… Да никто и не старается выиграть, жалко, что ли, когда без интереса! А проигрался — под стол.
— Ну и что такого?
— Я говорю — столик хитрый. Снизу, в столешницу забиты гвозди, без шляпок. Залезешь под стол, вылезешь — лысина в кровище. А Шолохов: «Ха, да ха-ха!» Жаловаться будешь?
— Силен! Умел и нахапать и пожить!..
И тут я не выдерживаю… Второй день, как появились статьи в газетах о юбилее великого писателя, вся камера обсуждает: «Как жил человек!» Меня мутит, кручусь на шконке, заползаю в матрасовку, заткну уши — не могу!
Выпутываюсь из матрасовки:
— Про кого вы балаболите — свинья, не понятно? Русский писатель? Ты из Ростова, как там живут люди?..
— Да пусть подыхают, ежели мозгов нету!
— Кто вы такие! — кричу я, себя не помню.— Чем вы тех лучше, кто за решкой, с той стороны? Не потому, что у вас статьи, это суд решает, у вас мозги, как у вертухаев! Отца-матери не было, в крапиве вас нашли? В коллективизацию, когда миллионы пухли от голода, деревнями подыхали, а другие миллионы в Сибирь, на смерть, он им — «Поднятую целину», а за нее миллионы в карман? А вас катают, как скот, еще не то будет — он хоть кого защитил, хоть раз сказал слово — великий писатель! А за то, что молчит — коньяк, бабы, катер, «двадцать четверки»! Кем восхищаетесь? Да мне и слушать стыдно…