— Вечная зона. А тебе предлагают — вечную жизнь.
— Вон как?.. Слушай, Серый, я тебя зря к нам в семью затащил, тебе за дубком было б лучше…
— Какая разница, я тут едва ли задержусь.
— Учти, на тебя глаз положили, меня спрашивали, как бы с тобой сойтись… Через меня.
— Кто спрашивал?
— Стас. А выходит, я виноват. Подставил тебя…
На нижних шконках темновато, забираешься, и верно, как в пещеру, глядишь оттуда на толкотню в проходах между шконками и дубком: тусовка. Никогда не кончается, ни днем, ни ночью — кто-то, куда-то, зачем-то… В глазах рябит. И в «семье» поднадоело: Олег и Малыш, с ними хоть поговорить, им я нужен; еще трое совсем чужие: один по хулиганке, сам ли к кому полез или его зацепили, разное говорит, не поймешь где правда, Дима. Сидит четвертый месяц, по матери скучает: «Придет с работы, кассиршей в магазине, сядет у телевизора, не включает, пока меня нет, и чаю не согреет, ждет, хоть до полночи…» Второй — Толяня, полгода здесь, история вовсе нелепая. Залетел после работы в пивную, кружку успеть, уже закрывают, народ выходит, а он пробивается к стойке. «Все! — кричит буфетчица,— гони его, отпускать не буду!..» Два ее прихлебателя выбросили Толяню и по шее добавили. Возле дома было, его там все знают, пошумел, а куда деваться, пошел домой. Здоровые лбы, лучше не связываться. А через пять дней за ним приехали, надели наручники и увезли. На Петровку. Обвинение в убийстве. В другом районе, и не был там никогда, пьяная драка в пивной, проломили мужику голову кружкой, милиция приехала — концов не найти. А найти надо — в Москве, средь бела дня убийство. Не шутка. Подвернулся Толяня. В пивной был — был, драка была — была… Нет, мол, не было драки, выбросили меня и все… Тебя, мол, выбросили, а ты человека убил… Месяц на Петровке — и в тюрьму, оформили. Приходит адвокат закрывать 201-ю: ты, говоришь, возле дома был, ты где живешь? В Лефортове, возле церкви пивная… Но убийство на Масловке, ты был там? Я им говорил, они не слушают… Адвокат попался неуступчивый, завелся, дело отправили на доследование еще до суда, но Толяня уже никому и ни во что не верит, лежит целые дни, едва уговоришь поесть…
Третий — Стас… При мне больше молчит, но вижу, именно он старший в семье. Вторая ходка, отбывал где то на Урале, в камере недели на две раньше меня. Худощавый, чернявый, когда сидит и то чувствуется скрытая, раскручивающаяся сила. Сдержан, ни во что не лезет, ни с кем, кроме своих семейных, приглядывается. Но — никак не молчун. Как-то подошел, он рассказывал ребятам о зоне — такие байки, куда Зиновию Львовичу, тот, верно, ретро, а этот… Этот был лабухом в кафе «Лира», на Пушкинской. Всего полгода погулял…
— Ты, Серый, вместе с Борей Бедаревым на спецу? — спрашивает Стас.
Во как, думаю, в лоб, без подходов.
.— Был у нас такой, — говорю.
— Я его знаю, полгода назад на общаке, на третьем этаже. Потом он косанул в больничку и на спец… Кенты с ним?
— А чего ты спрашиваешь?
— Я на тебя гляжу, худо тебе придется. Надо обратно на спец. Да не на спец, на волю…
— А что ты за меня переживаешь?
— Мужик ты хороший, не для тюрымы.
— А кто для тюрьмы?
— Я про тебя говорю, чего дергаешься? Ты знаешь, что у Бори баба на больничке?
— Откуда мне знать, я там не был.
— Не простая баба, она тут всем крутит, все может.
— А мне-то что?
— Боря хочет тебя вытащить — понял?
— А ты откуда знаешь?
— Ты, Серый, мужик хороший, а сопляк против меня. Об том не спрашивают — как, откуда… У Бори денег — море.
— Каких денег?
— Бумажных. Ты видал его тетрадку?
— Какую тетрадку?
— Толстую, где у него письма? От старшей сестры?
— Не знаю,— говорю, — тут у всех тетрадки.
— У него в переплете заныканы, по полстольника.
Больничку они купили, тебя через день-другой вызовет врач. У тебя астма, так?.. Лето придет, ты тут крякнешь.
— Я не пойму, Стас, чего у тебя о том болит голова?
— Я дело говорю. Давай ксиву для Бори, ждет от тебя. Все будет в ажуре.
Не могу понять — примитив всегда обивает с толку.
— Напиши, чего сам хочешь,— говорит Стас,— на спец или сразу на волю?
— Ты меня, Стас, за мальчика держишь?
— Я тебе говорю, а ты решай. Не стал бы, когда б не знал. На спец они тебя, считай, вытащили, но этими деньгами они кого хочешь купят, хоть кума. За тобой слово.
— Подкоп сделают? — спрашиваю.
— В дверь уйдешь. С вещами. Пообещай: больше, мол, писать книги не буду. Что хотел, все написал. Чего тебе стоит?
— И за это еще деньги платить — Борины?
— А ты на волю не хочешь?
— Я, Стас, спать хочу, ты не заметил, я после подогрева в матрасовку — и на воле.
— Может, ты на амнистию рассчитываешь? — говорит Стас. Зря, Серый, не про таких, как ты…