И дверь грохнула.
— Тебе ужин оставили, писатель,— говорит Гриша,— рубай.
— Нет, ребята, спасибо, я дальше спать.
— Здесь не говорят спасибо, за спасибо…— Петька длинный.
— Оставь его,— это Боря.
— Смотри, кум приходил, — говорит Андрюха, — старший лейтенант. Точно кум, он к нам на общак ходил.
— Такого раньше не было,— говорит чернявый,— к чему бы…
— Поговорил бы, Вадим, с рабочим классом, — перебивает Боря,— хватит спать.
— Простите, мужики,— говорю,— в голове карусель…
Встаю, отцепляю завязки у входа в сортир…
— Телевизор открыт! — кричит Петька— не видишь?!
— Он не знает,— голос Гриши,— скажите ему…
Поворачиваюсь. Все глядят на меня, шкаф между окнами раскрыт, на столе миски с кашей.
— В тюрьме порядок, — говорит Андрюха,— когда кто ест или открыт телевизор, на дольняк нельзя. На общаке пришьют за это, а там не сразу увидишь кто ест.
Выбираюсь из сортира.
— Ладно вам,— говорит Боря,— законники.
Радио едва слышно, голоса сливаются в общий гул, четверо за столом играют, гремят костями, кричат… Не могу отключиться.
— Не спишь?..— Гриша рядом, приладил петлю к стоякам на своей шпонке, качает ногами.
— Надо бы и мне в мореходку, а у меня диспансер с детства.
— Какой диспансер?
— Псих. А какой я псих? И для суда буду здоров.
— У тебя экспертиза должна быть.
— Была. Тридцать пять дней на Серпах; сосиски, манная каша, каждую неделю передачи… Это у них и есть экспертиза. «Во время совершения преступления был вменяем». И опять сюда.
— Какая у тебя статья?
— Плохая моя статья. Сто семнадцатая.
— А что за «зеленка»,— спрашиваю,— чем он тебя пугает?
— У них легенда: когда расстреливают, лоб мажут зеленкой — номер пишут, чтоб мертвяков не путать.
— Почему расстрел? Вас что, много было?
— Их было много, — говорит Гриша,—а я один. Малолетки.
Закрываю глаза. Лежим бок о бок.
— Вмазал, вмазал!.. — кричит чернявый.
— Я не боюсь, — говорит Гриша, — и этих подначек… Я люблю ходить по городу. Ты где жил?
— Ты в Бога веруешь? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, я в себя верю. Не боюсь, что б они со мной ни сделали. Я… глупо попался. Я их у лифта ждал: идут из школы, в фартучках. И в лифте. А тут… Тут ее мать в окно увидела, ждала. Я тогда девчонку не тронул. А на Петровке испугался, рассказал и чего не было. Тянуло что-то. Восемь картинок. А зачем рассказал? Один бы раз, других они не знали — ничего б не было!
— Ты не понимаешь, что ты делал? —у меня нет слов.
— Понимаю, а что теперь толку? Головой об стену? Пусть за меня решают.
— Они решат, — говорю, — а если б ты в Бога поверил, если б захотел узнать, кто тебя на это толкал, Кто остановил и Кто спасет, если вывернешь себя на изнанку, заплатишь кровавыми слезами…
— Брось, Вадим,— говорит Гриша и качает ногами в петле,—я не хочу слабость показать, затопчут. Ты лучше про свои книжки расскажи — про что писал?
— Ничего я тебе не буду рассказывать.
— Верно. Тут не просто в этой хате. Я из Серпов вышел — не пойму, кто на кого стучит? Борис сильный человек, ему я завидую…
Распахивается дверь, вталкивают старика. Дверь не успевает закрыться, он снял шапку, телогрейку, кинул мешок с матрасом на пол, подходит к столу.
— Здорово, урки!
— Хорошо, мне на волю,— говорит спортсмен,— богадельня… .
— Отсюда на волю только крысы уходят, — говорит старик.— Уйдешь, место освободишь, а я пока на пол.
Он раскатывает матрас против меня, под волчком.
— Откуда, дед? — спрашивает чернявый.
— Курите много,— говорит старик‚ — а я человек больной, два инфаркта имею, мне воздух нужен.
— Тут вагон для курящих, — говорит чернявый,— какая ходка?
— Не знаю,— говорит старик, — я только деньги считаю. Сосчитай мои ходки, если грамотный. Сижу с сорок пятого, последний раз рекорд поставил — полтора года погулял, а залетел, как фраер.
— Так у тебя, дед, юбилей? — кричит Петька.— Сорок лет победы, твой праздник, тебе орден повесят!
— Я тебе не дед, щенок,— говорит старик,— меня зовут Зиновий Львович,—он уже сидит на шконке, смотрит игру.— Надо ж, как залетел! Живу я, братцы, в Москве. Ну как живу, родился в Москве, а сорок лет отсутствую, причины уважительные — верно? Сестра у меня, Фанечка, между прочим, заведующая в магазине «Молоко» на Малой Дмитровке. Имею подружку, проживает в Медведкове, всегда ждет.
— Сколько годочков? — спрашивает спортсмен.
— Со школы не разлей вода, лет на пять помладше, а… как швейная машинка, не чета вашим писюшкам. Прописался я последний раз в Алексине, Калужская область, и дня не ночевал, некогда, заплатил хозяйке — и нет меня. Я в поездках, по два куска привожу в Москву через месяц-полтора — и к Фанечке, на Пречистенку. Как она у вас называется — Пречистенка?