— Его не выпишут,— говорит Андрей Николаевич, — скорей нас с тобой, хотя мы дальше сортира не дойдем. Этот тут крепко.
— Ольге Васильевне замена,— говорит адидас,— парень в соку.
— Неет,— тянет Андрей Николаевич, — ты, Шурик, плохо волокешь в женщине. Ольге Васильевне орел нужен. Уж если она решилась против майора… Нет, наш морячок был в самую точку.
— Непростой малый,— говорит Дмитрий Ивано вич,— я тут шесть лет, много кого повидал, морячок, пожалуй, из самых крупных.
— Интересно, — говорит Андрей Николаевич, — что, все-таки, в нем? Видный парень, умница, хитрый, битый — все так, но еще что-то, что нам, мужикам, не видать, а женщина сразу сечет…
— Когда без штанов, сразу видно,— говорит старик.
— Примитивно, Михалыч, — говорит Андрей Николаевич,— не для такой дамы, как Ольга Васильевна, этим наших барышень удивишь из хозобслуги. Нет, Ольге Васильевне полет нужен.
— Они тут полетали,— говорит адидас,— я однажды видел, как он ночью вернулся — ночная процедура. Еле тащил ножки.
— Вас всех на пошлость тянет,— говорит Андрей Николаевич, — вы бы лучше вспомнили, как он рассказывал?.. Кто из нас его не слушал? С каждым по-своему. А как Генке отрезал — тот две недели рта не раскрыл! Тут другое, это птица большого полета.
— Он кому-то и сядет на хвост, если его в камеру, — говорит адидас,— не позавидуешь.
— Ничего, выясним… Хотя зачем? — размышляет вслух Андрей Николаевич.— Но мало ли что, кого-то предупредить… Нет, пока сам не научится — не научишь, надо мордой об это самое… Так ли нет, но… скучно без него, а, Дмитрий Иваныч? Такая сила в человеке, пусть дурная, скверная, все равно привлекательная, а ведь я не женщина?
— Мне скучать некогда,— говорит Дмитрий Иванович.
— Понятно,— соглашается Андрей Николаевич.— Хотя знаете, Дмитрий Иваныч, никто в вашу вышку не верит, не было б вас с нами на больничке — разве с таким приговором поместят?
— Это не приговор,— говорит Дмитрий Иванович,— запрос прокурора. Нелепость. Беззаконие. Я выйду из тюрьмы. Своими ногами. Докажу. Кой-кому не поздоровится,— он смотрит на папки на пустой шконке, такая печаль-тоска в глазах…
Слышно, как в замок вставляют ключ, скрежещет.
— Быстро разобрались,— говорит адидас,— Михалыч прав, выпишут несостоявшегося орла, голубые глазки…
Все глядят на дверь. Она распахивается…
5
Он шагнул через порог, дверь сзади грохнула… Стоит на подрагивающих ногах в рваных, на два номера больше, грязных ботинках, в желтоватых подштанниках с болтающимися завязками, в коротком, пахнущем карболкой халате без пуговиц; в руках матрас, простыни, подушка. Смотрит на палату: светло, чисто, с железных коек глядят на него спокойные, умытые…
— Здравствуйте, — говорит он, голос срывается.
— Здравия желаем, больной,— отвечает один, сидит на койке, расставил толстые, омерзительно красные ноги.
— Чего встал? — говорит от окна давно не бритый старик с опухшим, синим лицом.— Проходи. Не прогонят, обед, ужин твой, а там видно будет.
— Ты откуда? — спрашивает красные ноги.
— Я?..
Откуда он? Он и сам не знает — откуда.
— Я… из бани.
— Во как! — смеется красные ногн.— Ты не за пивом ли забежал?.. Прокофий Михалыч, не твой клиент? Познакомься, Прокофий Михайлович, директор главных московских бань — не встречал?
— Как же ты — из бани и сюда? Прихватило? — спрашивает третий, помоложе, вид приличный, в спортивном костюме.
— Сознание потерял, — говорит он,— не помню, что дальше.
— Дмитрий Иваныч,— говорит старик от окна— придется убрать библиотеку — новый пассажир.
Ноги не слушаются, он с трудом переставляет их, подходит к столу, опускается на лавку.
— Испугался? — спрашивает красные ноги, глаза у него веселые, внимательные, словно бы участливые…
Нет, никому он больше не верит!
— Оставьте его, Андрей Николаевич, — сухонький старичок легко поднимается с койки, ловко-привычно собирает папки, бумаги, громоздит на подоконнике.— Располагайтесь.
— Да, Михалыч,— говорит тот, что помоложе, в спортивном костюме,— пролетел ты с мясом, ожил покойник. Так это ты, говорят, крякнул на сборке?
— Как… крякнул? — спрашивает он.
— Желтенький,— констатирует тот, что помоложе, — как еще оклемался, мог врезать дуба, если все в новинку.
— Сто семьдесят третья? — спрашивает красные ноги.
— Сто семьдесят третья, — подтверждает он.
— Нашему полку прибыло, можем продолжать конференции. Ты четвертый. Одного сегодня убрали… Устраивайся. Ося,— кричит красные ноги, — помоги человеку!
Тот, что лежит рядом с пустой койкой, вскакивает, прыгает седая прядь над большими красными ушами.