Лязгает кормушка.
— Убери кого привел, — говорит Боря.
— Чего?
— Убери, говорю, сдохнет, будешь отвечать.
Лохматая голова вертухая лезет в кормушку, он видит только ноги на полу, дальше не разглядеть. Кормушка захлопывается.
— Ну, — говорит Боря,— кто за ним?
Все молчат.
— Пораззявили хлебала, вам каждый наговорит. Есть вопросы?..
Распахивается дверь. Входит корпусной.
— Что тут у вас?
— Споткнулся,— говорит Боря,— ножки слабые. Еще раз споткнется, уйдет на волю.
Корпусной наклоняется, берет лежащего за руку. Тот с трудом садится, крутит головой, лицо в крови.
— Вставай, — говорит корпусной.
Медвежьи глазки поднимается, вид у него страшный.
— Ну, гад… я тебя…— он отшвыривает корпусного.
Боря не двинулся. Корпусный успевает раньше: заламывает руки и вытаскивает грузное тело в коридор. Возвращается.
— Как твоя фамилия?
— Бедарев,— говорит Боря.
— Смотри, Бедарев… Где его вещи?..
Корпусной выбрасывает мешок в коридор. Дверь захлопывается.
Минут через двадцать, все уже улеглись, снова гре мит дверь — длинный белобрысый майор с лошадиным лицом, за ним корпусной, в дверях вертухаи.
— Встать!..
Поднимаемся; Боря лежит.
— А тебе отдельно?
Боря вылезает из матрасовки.
— Фамилия?
— Бедарев.
— Это ты?! — кажется майор захлебнется от крика. — Беспредел устраиваешь в камере! Да я тебя…
— Не тыкайте,— говорит Боря, он белый, как плитка над умывальником.— И кричать не положено.
— Будешь учить меня, что положено?.. Я дежурный помощник начальника следственного изолятора. Как стоишь?!
— У вас права нет кричать, говорит Боря.— И унижать достоинство — нет права. Я в следственной камере, не осужден. У вас и на преступника нет права кричать, а я…
— Вон из камеры!.. С вещами, с вещами!..
Боря начинает собирать вещи.
— Вы бы разобрались, гражданин майор…— говорю я.
— Что? А вы кто такой?.. Нет адвокатов в тюрьме! Быстрей собирайтесь,..
Боря явно не торопится, вижу пихает в мешок один сапог, второй под шконку, шапку оставил, берет сигареты…
— Десять суток! — кричит майор.— Понюхаете карцер!..
— А я без обоняния, — говорит Боря.
— Разговоры!.. Это что такое?..— майор срывает петлю над Бориной шконкой, картинку со стены, календарь, топчет ногами коробки-пепельницы, хлебницы…
— Люди работали, — говорит Боря,‚— старались, хотя бы поглядели, что ломаете.
— Молчать. Чтоб ничего на стенах! Разгоню камеру!..
Боря выходит первым, майор, корпусной следом. Дверь грохнула.
— Часто у вас так? — спрашивает Пахом.
— Кто из них врет? — говорит Вася.
— Врет-не врет, а с Борей хорошо жилось, — говорит Петька.— Раскидают хату. Ладно, мне на суд.
— И я не задержусь,— говорит Вася.
У меня все дрожит, не могу прикурить.
— В камере самое страшное тишина,— говорит Гриша,— когда тихо, спокойно — тут и начинается, из ничего.
— Давайте спать, мужики, завтра с утра потащут,— говорит Андрюха.— Эх, не успеем мою передачу схавать!
— Жалко Борю,— говорит Гриша.
— У нас на двадцать четверке, на Урале…— начинает Зиновий Львович.
— Заткнись, дед,— обрывает его Петька,— надоело.
Заползаю в матрасовку. Шконка рядом пустая, холодные черные полосы, на полу под ними валяется сапог, шапка, тетрадь с вылетевшим листом, скашиваю глаза — крупный, быстрый почерк: «Боречка! Любимый мой, радость моя ненаглядная…»
Боря вернулся утром, после завтрака: спокойный, веселый.
— Всю ночь прыгал,— говорит, — раздели, выдали кальсоны и майку без рукавов. Батареи отключены, из параши течет…
— А этого куда? — спросил Андрюха.
— Хрен его знает. Его из больнички за драку поперли, потому меня и отпустили. Вытаскивают утром: напрыгался, лейтенант спрашивает, другой раз не так попрыгаешь… А вы хороши: семьей живем, чтоб жрать вместе? Дошло до дела — попрятали языки в жопу…
Первым делом Боря застелил шконку, прикрепил на место сорванную майором картинку, приладил петлю, достал из-под шконки тетрадь и собрал разбросанные на полу листки.
Когда пошли на прогулку, он придержал меня за рукав:
— Останься, Серый, есть разговор.
Я, остался. Зиновий Львович спал. Больше никого в камере.
— Напугался? — спросил Боря.